«Так?»
«Так», — и он снова обслюнявил ремень, вылизывая кожу до тех пор, пока она не заблестела.
«Расставь ноги».
Я расставил.
«Пошире».
И я расставил их пошире, доктор.
«Не орать, помни, держи рот на замке».
Я кусал себе губы, впивался зубами в руку, даже металл капота пробовал на вкус.
«Первый за меня, — сказал он, — второй за тебя».
Я сжимал зубы изо всех сил.
«Третий за Джейка, потому что ты должен получить и за него».
Я смахивал слезы, доктор, а они, на лету превращаясь в ледышки, становились очень колючими, я это чувствовал, когда они касались моих ног. Слезы зимы. Ударившись о землю, они отлетали в Джейка.
«Ты слушаешь?»
Я не слушал.
«Четвертый, пятый, шестой за то, что не слушаешь».
Он считал взмахи ремня, а я с каждым ударом получал порцию тепла. Словно жаркий тропический ветер обжигал мою холодную кожу своим дыханием. Джейк дернулся, сейчас он очнется. Не просыпайся, брат, не надо. Побудь еще немного в забытьи.
«Если Джейк очухается, мы начнем все по новой», — говоря это, он улыбался.
Я нет, а Джейк да. Прижав руку к кровоподтеку, он сел и поднял глаза на нашего отца.
«Чего уставился, а, как ты на меня смотришь, парень?!»
И он опять лизнул ремень.
«Начинаем новый отсчет. С нуля».
И он начал с нуля, доктор. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь. Семь ударов. Семь ударов обрушилось на моего брата. Джейк даже не имел возможности подняться с холодной земли, бедный, бедный братишка. Что за мир, а, доктор, что за мир, где тебе не дают ни секунды, чтобы подняться с земли.
«Оставайся там, где лежишь», — сказал он, и Джейк лежал молча, закостеневшие ноги согнуты в коленях, спина дугой. Семь ударов, семь шрамов на бело-синей коже. А потом Джейк лежал уже пластом, голова под машиной, ноги раскинуты в стороны. И ведь какой прекрасный день был, доктор, действительно прекрасный. Такой холодный и звенящий, такой ясный и прозрачный, такой хрупкий и скоротечный. Однодневная поездка за город с братом Джейком. Только мой отец этой красоты не видел. Ему все это было на фиг не нужно.
«Сколько всего ударов?
Семь, сказал я. Семь — не знаю почему. То есть «не знаю» я не говорил — только «семь», но все равно не знаю почему. Джейк был под машиной, за эти семь ударов он, казалось, посинел еще больше. У него глаза были открыты, а у меня закрыты, доктор. Он видел, что произойдет, я нет. Джейк был старше и мудрее.
«Да, семь. Восемь за твою душу, девять за твое сердце и десять за… десять за…»
А за что, отец не сказал. Или я не могу вспомнить. Одно из двух. Не имеет значения. У него устала рука, у меня спина была красной, Джейк продолжал синеть.
