Здесь же, неподалеку, оказалась черная "Волга" отдела уголовного розыска. Ким надел шапку и подошел к машине. Семеныч, как всегда, внимательно изучал журнал "За рулем". Они у него не переводились: то ли старые перечитывал, то ли новые читал по месяцу.
- Ты чего, Федор Семеныч? - заглянул Ким в открытое окно.
Водитель, не отрывая взгляда от журнала, мотнул головой в сторону. Они уже виделись сегодня утром, когда Ким забегал на работу перед похоронами. Тогда молчаливый Семеныч вылез ему навстречу из машины.
что делал исключительно редко и очень неохотно. Он вплотную подошел к Киму и глухо сказал:
- Ты это, держись. Вот. Что же тут... - и пожал Киму руку.
Сейчас же он даже не удостоил его взглядом. Повернувшись в ту сторону, куда кивнул Семеныч, Ким увидел подходившего к ним Вадима. Сычев спрятал подбородок в толстый, домашней вязки шарф, воротник пальто из бежевой плащевой тканп с теплой подстежкой был поднят. Вадим непрестанно шмыгал носом, смущался от этого, но ничего не мог поделать со своим насморком, допекавшим его ранней весной и поздней осенью.
- Извини, - поздоровавшись, прогундосил Сычев. - Смолянинов за тобой прислал.
Вадим отвернулся и облегченно вздохнул, выполнив свою неприятную миссию.
- Ладно, не вздыхай, - тронул его за плечо Ким. - Я же понимаю.
На самом деле он ничего не понимал. Начальник отдела уголовного розыска дал ему три дня по семейным обстоятельствам. Не каждый же день такое случается.
Досада все-таки дала о себе знать. Хотя Ким и не хотел признаваться в этом даже самому себе. В такой день... Да и Светку жалко.
Она стояла у автобуса, удерживая за руку дочку, которой хотелось подойти не столько к отцу, сколько к большой черной и такой блестящей от дождя машине.
- Давай ко мне заедем, - не предложил, а скорее заявил Ким. - Оттуда в управление. А?
Вадим пожал плечами: мол, как знаешь, я свое сделал, и открыл дверцу. Ким подхватил на руки подбежавшую к нему Катюшку и посадил ее рядом с Вадимом на заднее сиденье, а сам пошел к автобусу.
- Грустный месяц март, - сказала Светлана, когда они подъехали к дому. Помолчала и потом добавила: - Как бы Катюшка не простудилась.
Ким молчал. Он держал руку жены, затянутую в тонкую кожаную перчатку, и смотрел на выходящих из автобуса родственников. Ему вдруг стало обидно за своих девчонок. Обидно оставлять их одних. Конечно, это реакция ца смерть тещи: и паршивое настроение, и сентиментальность эта, невесть откуда взявшаяся. Он любил тещу, хотя и старался не подавать виду, но любил нежно, как-то по-домашнему. И любовь его проявлялась не в праздничных подарках, о которых Ким никогда не забывал, не в терпимом отношении к ее старческим нотациям, а скорее в тактичном умении сгладить острые углы совместного быта.
