— И… вот бы мне так-то! — сказала себе Манька под нос, когда человек, улыбнувшись ей всеми беломолочными зубами, развел руки в стороны, бросившись вниз, и полетел, едва касаясь ногами снега…
— Это ты о способе передвижения или о том, чтобы выглядеть и в лохмотьях? — уточнил Борзеевич, поразившись способу передвижения человека не меньше Манькиного. Человек был уже далеко внизу, иногда прокатываясь по снегу с какой-то безудержной радостью.
— И о том, и о другом… — пояснила Манька, вспомнив про свою поганую душонку. — Думаешь, вампир совсем каменный? Не влюбился бы, если бы я такой красивой была?
— Маня, ты что? — подозрительно уставился на нее Борзеевич, испуганно прянув от пропасти назад, и успокоился, лишь когда заметил, что Дьявол летит впереди, с тем человеком. — Им кожу с человека снять, как кору ободрать у дерева! Какая разница, какой красоты лицо твое, если боль вынимают и питаются ею? Представь вола, сильного, красивого, выносливого — разве на нем перестали бы пахать или забивать по осени на мясо, лишь только потому, что он красивый, сильный и выносливый? Поверь, я по свету немало хаживал, столько красивых девушек продают и покупают, и бьют, и пьют кровь, и ссат в рот, и рвут внутренности, и держат на привязи, в клетках, продавая за гроши, что прятали бы лицо, если бы знали, что будет им за красоту их — отрезали бы себе руки! Красота в нашем веке, Маня, и продается, и покупается, но не Дьявол ли первым обратит такую красоту против человека?
Борзеевич приноровил свои худые снегоступы, подбитые с нижней стороны полосками кожаного ремня, оттолкнулся и покатился вниз.
Манька покатилась следом на своих железных обутках, управляя посохом, как веслом, еще размышляя, рассердившись на саму себя: какая муха ее укусила?! С ума сошла, чтобы среди снегов и камней помечталось ей о вампире?! Нет, не должна была она думать так — словно предала Дьявола и Борзеевича. И себя! Она сердилась и на Дьявола, который с утра не удосужился поговорить с ней, даже не поздоровался, как обычно, разом променяв и ее, и Борзеевича на человека из города. Он будто специально не обращал на них внимания, предоставив самим себе.
Шестая гора от пятой отличалась лишь тем, что была чуть выше и круче пятой, но сам ли Дьявол, или человек знал эти горы не хуже Дьявола, путь их лежал через проторенные подъемы, когда ступени приходилось лишь подправлять. Манька подозревала, что дорога была и в трех первых горах, просто шли они, не исследовав подъемы, как следует. Борзеевич с лабораторной точностью отмечал их путь на карте, пока она выбирала место для ночлега и готовила костер, заваривая чай из сушеных трав на живой воде, чтобы и человек мог с ними почаевничать, и проверяла, что еще потеряли они за этот день. Белое пятно на карте становилось менее белым — однажды человек, на радость Борзеевичу, прямо на снегу начертил проходы и в тех местах, куда они не заглядывали, отметив горные гряды налево и направо, и чуть ли не в половину заполнив хвост головастика.
