– Мыслей? – он задумался. – Нет, пока что нет. Хотя, если следовать логическим размышлениям Казимераса, о том, что Вера исчезает... Есть вариант, что истинных пастырей, которые несут настоящую веру, попросту убирают, постепенно заменяя их Нежитью. Так что, вполне может быть, что в это подземелье был ещё один ход, теперь, конечно, заваленный. Туда доставили Станислова, быть может, совершили Чёрную мессу, а потом убили, чтобы тот не надумал уничтожить своего брата. Но у нас ещё есть немного времени...
– Что?
– Видишь ли, Александр, все эти христианские правила, уставы и обряды не просто так придуманы, доля смысла в них присутствует.
– Вы это к чему клоните, Авгур? – покосился на него я.
– К тому, что католические обряды мало чем отличаются от православных. Есть, конечно, разница, то небольшая. А к чему клоню… – Пётр немного подумал и дотронулся до перстня Станислова. – Ещё не прошёл месяц с его кончины.
– И что? – не понял я.
– Согласно православному староотеческому преданию, лишь на сороковой день после смерти душа новопреставленного, в третий раз поставляется ангелами перед Богом, который отводит ей место до Страшного Суда и определения вечной загробной участи. По католическому обряду, это происходит через четыре недели, на тридцатый день.
– А отец Станисловас-то здесь при чём? Какой Страшный Cуд, если он охотник?
– Включи мозги! – начал злиться Авгур. – У нас есть целая неделя, пока его душа не предстала перед Богом. Если убить его Нежить, то, может быть, ему это зачтётся и он будет прощён.
– Да, я об этом как-то не подумал. Мы сможем узнать или понять, что он прощён? – я достал из пачки сигарету и, прикрыв дверь в комнату, закурил. – Нет, не отказываюсь. Если уж так карта легла, то какая разница – одним убитым больше, одним меньше.
– Убьёшь – увидишь, – сказал Пётр, – только кольцо держи при себе, мало ли что. Если всё пройдёт успешно, то продай золото и съезди к родителям в Москву, отдохни немного, а то на тебе лица нет, краше в гроб кладут.
– Вот тех, кто краше, пускай и кладут.
Когда Авгур ушёл, я заварил ещё кофе и устроился у окна, чтобы ещё раз обдумать всё то, что я понемногу узнавал о своей новой жизни. Сказать, что было муторно – значит, соврать. Мне было очень тяжело оставаться наедине со своими мыслями. Я собрался и уехал в город, где – пусть и в одиночестве, но видя других людей – бродил до самой темноты, пытаясь разложить по полочкам информацию, понять и осознать смысл...
