Джекоб опять заплакал, почти беззвучно. Слезы так и струились по его лицу, губы дрожали.
Я заговорил, стараясь придать своему голосу оттенок невозмутимости.
– Все в порядке, – успокаивал его я. – Скоро начнется снегопад, и все следы заметет.
Джекоб ничего не сказал. У него началась икота.
– Прекрати, – потребовал я. – Все позади. Мы со всем справились.
Он вытер щеки рукой. Собака попыталась перелезть через спинку сиденья и лизнуть хозяина, успокоить его, но Джекоб грубо отпихнул ее.
– Все в порядке, – повторил я. – Как только пройдет снег, все будет в полном порядке.
Он глубоко вздохнул. Потом кивнул.
– Нельзя так распускаться, Джекоб. Единственное, на чем мы можем погореть, так это на собственной слабости. Мы должны сохранять выдержку, держать себя в руках.
Он опять кивнул. Глаза его были красными, припухшими.
– Я просто устал, Хэнк, – проговорил он. Голос его прозвучал глухо, это был, скорее, шепот. Джекоб выглянул в окно, сощурился. Нос его уже не кровоточил, но над верхней губой все так же темнело пятнышко запекшейся крови. Это придавало его лицу сходство с Чарли Чаплином. – Я очень поздно лег вчера спать, поэтому сейчас чувствую страшную усталость.
Я заставил Джекоба объехать вокруг парка. В город мы возвращались по Тафт-роуд, которая огибает парк с севера.
Эта часть заповедника ничем не отличалась от южной. Здесь тоже были густые заросли платанов и кленов, каштанов и вечнозеленых деревьев, кое-где проступали белые стволы берез. На соснах еще лежал снег после метели, что бушевала в прошлый вторник. Изредка раздавалось пение птиц, вздрагивали ветки деревьев, но больше, пожалуй, ничто не нарушало безмятежного покоя. Ни тебе зайцев или оленей, ни енотов, опоссумов или лисиц. Даже не верилось, что в этой глухомани лежит самолет – с мешком, полным денег, и мертвым пилотом; а на другом конце парка, в ледяной воде реки, – убитый мною Педерсон.
Я никогда не представлял нас с Джекобом в роли потенциальных убийц. Брат мой, правда, довольно часто дрался в школе, но его всегда вынуждали к этому, доводя до отчаяния колкими шуточками или оскорблениями. Он не мог дать словесного отпора, так что пускал в ход кулаки и ноги, но результат, как правило, оказывался плачевным. Джекоб, в сущности, так и не научился драться, он даже не проникся азартом борьбы, когда возникает желание причинить сопернику боль: как бы ни был разгневан, он всегда старался сдержаться, словно боялся обидеть своих противников, и от этого ярость его казалась каким-то разыгрываемым фарсом, к тому же из немого кинематографа. Сжав кулаки, обливаясь слезами, он неуклюже бросался на своих обидчиков, а те лишь смеялись над ним, продолжая дразнить и обзывать.
