К маленькой площади по винтовой лестнице от ворот храма спускались эти страждущие. Над перилами стояли и скорбно взирали на них бронзовые члены царской семьи.
– Этот героический ансамбль памятников, – сказал Костя, вернув себе юморной вид торжественного гида, – увековечивает собой царских особ. Жена и дети последнего императора России – все они вместе с отцом были зверски расстреляны в подвале одного из домов Екатеринбурга. Они были убиты новой властью, большевиками.
– Да, я что-то слышала об этом. – Маша повела бровями.
– Раньше Ебургу сия трагическая история делала честь. Людям было жаль бедных детей, они сочувствовали, они скорбели. Они тянулись сюда и покупали разные безделушки с видами Спаса и портретами царской семьи. Но теперь граждане вновь идут сюда, в этот божий уголок. Очевидно, они надеются, что их молитвами можно вернуть и возродить обезглавленную Россию.
– А ты не надеешься? – серьезно посмотрела на него Маша.
– Нет, надеюсь, конечно. Но я считаю, что бог здесь не помощник. Даже если он существует. Что я вполне допускаю.
– Как знать… Пойдем наверх?
Они поднялись по ступенькам, осмотрев на ходу бронзовые фигуры, подошли к воротам и погрузились в храм.
Здесь шла заутреня, а может и обедня. Церковь была битком набита. Вялое туманное свечение лампад озаряло каменные своды. Стена из молящихся преграждала путь. Как волны на море качались кланяющиеся люди, с головами в черных платках, лысыми, пепельными, русыми. Из-за этой людской стены, из глубин зала струилось магическое песнопение, в котором скороговорки маститого солиста перетекали в тягучие напевы, сдобренные богобоязненными женскими голосами. Пахло ладаном, тлеющими свечами.
«В церкви смрад и полумрак, – вспомнил Костя любимого поэта, – дьяки курят ладан. Нет, ребята, все не так, все не так, как надо!»
Маша стянула платок с плеч и повязала его на голове, а шапку отдала подержать Косте. Муконин снял и свою шапку. Теперь, с двумя головными уборами в руках, не умеющий креститься, он почувствовал себя явно неуютно.
Маша перекрестилась и поклонилась.
– Мы с мамой иногда ходили в церковь, – шепнула она.
– В этом нет ничего предосудительного, – изрек Костя.
Получилось как-то громко, сухощавая, сутулая бабушка в черном, стоявшая под носом, оглянулась и неодобрительно посмотрела на него. От этого ее морщинистое лицо исказилось в странной, неприятной гримасе.
Костя сделал виноватый вид.
– Пойдем отсюда, – наклонившись к Маше, он понизил голос.
