— Да-а, парень, в рубашке ты родился, — протянув ладони к огню, заговорил Павел Евграфович. — Экий сегодня морозяка! А я, вишь ты, поутру капканы проверять отправился. Мой охотничий путик от Видаламбы идет. Пока вьюжило, так я и не ходил, а сегодня поутихло, Спустился я по Видаручью к Шумихе, иду себе берегом, А как услышал, что вы тут в два голоса возопили, сразу понял — беда приключилась. Где только и духу набралось добежать. Кажется, вовремя подоспел. Видно, день у меня получился такой удачный — во-он там в протоке у островка этого кота из капкана вынул, ну а здесь и до тебя добрался, — старик улыбнулся и подмигнул мне.
— У острова? — удивился Мятлик. — Там, где поваленная береза?
— Аккурат у самой ее макушки капкан мой настроен, Я тут с осени приваду норкам выкладывал, чтоб не разбежались.
— Так это была ваша плотва с окунями? — вырвалось у меня.
— А то чья же? — ответил старик. — Меня совхозные рыбаки снабжают свежей рыбешкой. А то в магазине закупаю. Много ли мне для привады нужно.
— Так это, значит, совхозная норка? — выпалил Клава.
— Верно, да не совсем. Кот этот белесый совхозный был, почитай, год назад. Удрал он из клетки. Ну и, конечно, к реке подался. А я тут как тут, где за камушком, где за корягой рыбу разложил, кормись на здоровье, купайся в речке, сколько душе угодно. Вот беглые норки далеко и не разбредаются. Ну, а срок приходит, я капканы возле привады выставляю. Хоть и сбежал зверь, а все государству вернется. Я за эти годы более десятка беглых норок изловил. Правда, попадаются и дикие, но мало их, больше беглых. Мне даже грамоту от совхоза выдали за это дело.
— А Дымка? Дымка тоже на Шумихе живет? — оживился Мятлик.
— Вот, брат, чего не ведаю, того не ведаю. Не обнаружила Дымка своего следка, не выказала. Видно, все-таки рысь ее скогтил.
— Дедушка, а можно нам с вами пройти по вашему путику? — попросил Клава. — Посмотреть, как вы капканы ставите.
— Отчего же нельзя. Только вот кружок у меня велик больно, почитай километров десять будет, не выдюжить тебе, мал еще.
— Выдюжу, выдюжу, — а тон старику ответил Мятлик. — Только возьмите.
Когда моя одежда высохла окончательно, Павел Евграфович отдал мне свой вещевой мешок, в котором он нес запасные капканы, а также ружье и пойманную норку. Я встал на Клавины лыжи. Мятлика старик подсадил к себе на закорки, и мы двинулись по лыжне к дороге.
…Вечером у меня поднялся страшный жар.
Я вижу мамино лицо. Она подает мне стакан чаю с лимоном. Я делаю несколько глотков, и голова падает на подушку. Папа поправляет подушку, и вдруг это уже не папа, а Мятлик. «Клава, Клава, не подбрасывай больше дров!» — говорю я. А костер, который развел Графыч, печет уже со всех сторон. Потом лицо Мятлика снова становится папиным, и я спрашиваю: «А где же Клава?» Но тут появляется Графыч. «Где кот? — громко кричит он. — Ведь я его на сидор бросил. Куда ты дел моего кота?» Я понимаю, что речь идет о норке, которую поймал старик, но не могу встать, чтобы оглядеться вокруг. Ведь эта белая норка только что была здесь. Не могла же она исчезнуть сама по себе.
