комнате с дивана встали два охранника Темного. Молчун обернулся.
— Я жду до девяти. А потом плевал я на все, — сказал Молчун и вышел из
комнаты.
Темный медленно подошел к столу, налил себе пол стакана апельсинового
сока и так же неспешно прошел до окна. Сквозь тонкую, шелковую штору ему
было видно, как Молчун сел в раздавленное яйцо «Мерседеса», захлопнул
дверь и с визгом и дымом из-под колес выехал со двора.
— Хорек! — крикнул Темный.
Дверь мгновенно распахнулась и в комнату, в предчувствии неприятностей,
вошел Хорек. Темный продолжал рассматривать двор через окно.
— Почему я узнаю последний?! — сквозь зубы процедил Темный.
«Фаэтон-комета» неторопливо катила по улице Строителей. Солнце Фербиса
раскочегарилось и щедро напекало крышу автомобиля.
— Здесь, — сказал Шальшок, показывая на дом с химчисткой на первом этаже.
Салис включил правый поворотник и немного притормозив свернул во двор.
Земные и фербийские детишки играли в футбол, одаривая округу звонкими
криками. Салис остановил машину у второго подъезда, заглушил двигатель.
Лифт в доме не работал, имперские сыщики поднялись на четвертый этаж по
лестнице. На звонок в дверь вышел землянин шестидесяти лет. На нем были
пижамные штаны, белая футболка с надписью «Да здравствует император»,
на ногах шлепанцы. Голову его венчала роскошная лысина. В правой руке
землянин держал очки и сложенную в несколько раз газету.
— Павел Юрьевич? — спросил Салис.
— Да. С кем имею?
— Лоун Салис, имперский сыск.
— Монлис Шальшок.
Лопахин, взглянув на ромбы законников, поднял брови, тяжело вздохнул и
сказал, водружая очки на переносицу:
— Понятно. Ну что же… проходите.
Хозяин сделал два шага в глубь коридора и посторонился, пропуская гостей.
Сыщики вошли в квартиру.
— На кухню, пожалуйста, — сказал Лопахин, закрывая дверь. — Я как раз
чай пью, присоединяйтесь.
— С удовольствием, — сказал Салис и улыбнулся.
Квартирка у Лопахина была небольшая, кухня тесная. Павел Юрьевич налил
гостям чаю, поставил хрустальные розеточки и достал из холодильника литровую
банку варенья из фербийских вишен.
— До сих пор не могу поверить в эту дикость, — сказал Лопахин, большой
ложкой раскладывая варенье. — Многим сейчас несладко, но чтоб Шайкес на
такое пошел?…
— Вы считаете его неспособным на подобный поступок? — спросил Шальшок.
— На поступок-то он был способен, — вздохнул Лопахин присаживаясь на
табурет, — но ведь поступок поступку рознь. Мне вот тоже несладко, даже
еще тяжелее, чем Велатусу, но я же не прыгаю в окно, и не сжигаю себя
