пленённый очами горянки одной,
пускай только слово начальное –
"Русь" –
курлыканье птиц
разнесёт надо мной.
Упала, разбилась звезда на плато,
коснулся бумаги
таинственный свет…
Прости же поэта, Всевышний, за то,
что прочей бумаги не знает поэт.
Я грезил вершиной
гунибской скалы,
но твой муэдзин разбудил на заре,
и еду на север от Махачкалы –
стихами обёрнут лаваш в сумаре.
Я хлеб разделю…
А стихи? Что стихи!
Слагает их Каспий
талантливей всех:
омоет волна, и простятся грехи,
но всё же один не отмолится грех.
Кому рассказать –
не поверит никто,
а верят строке, где и правды-то нет.
Темнеет в окне моя ночь,
как плато –
так рви же бумагу на клочья, поэт!
Железная сцепка летит напролом,
бросаюсь к проёму и ветру кричу:
нет лучше стихов,
чем намаз и псалом!
И бьёт меня ветер,
как друг, по плечу.
ТАНА
Сверкнули кареокие две тайны.
Какой там Север?
Ты из южной Таны.
Мост подвесной
качается над Летой,
и я перехожу в гортанный город,
где благоденствует врастяжку лето
и помыкает мной любовный голод.
Своё толкует в ступке
пестик медный,
возносится над туркой
дух победный
заморского привоза
горьких зёрен;
я в чашке
след кофейный не оставлю –
зачем гадать? Я без того упорен
и доблестно взовью
казачью саблю,
когда на откровенный торг нагую
выводит, цокая, базар… Смогу я
отбить у нехристей ту полонянку
и ускакать за стены крепостные…
…Плевать на сигареты и гулянку:
есть явь – азовские увижу сны я!
Там обожаешь ты на шкурах волчьих
мерцать, сиамствовать со мной воочию;
твоё дыхание, как милость Божью,
почувствую на берегу разлуки.
Пусть правда ради правды станет ложью,
пускай сплетутся, не касаясь, руки.
Исплачется река у низких окон.
Замечу напоследок жгучий локон
и тем утешусь, вроде запятую
поставила не ты ли между нами –
свяжи, чтоб разделить…
Любить впустую, но быть потом, как Тана, именами!
***
Острые звёзды Кремля
ранили русского зверя,
и задрожала земля,
