Никто не придёт, замирают все звуки на марше,
и лестница тише и глубже какой-нибудь глади.
Старухи сидят и беззвучно становятся старше,
мне кажется, я обгоняю их в этом халате.
А где-то стартуют ведь "боинги" с аэродромов,
какие-то парни под юбки залазят к девицам…
Чего же хочу я? Ну, был бы хотя бы Обломов,
по праву бы ждал,
что само мне должно обломиться.
О, если б сидел я
хотя б под домашним арестом,
мятеж мой подавлен, и сам я подавлен,
но все же
меня поручат охранять
не старухам окрестным…
Какая же чушь лезет в голову, Господи Боже.
***
Так сдавило грудь, что стало ясно –
только Он умеет так обнять!
И душа конечно же согласна
тело на бессмертье обменять.
Ничего нет в мире достоверней
муки, обращённой в небеса.
Вверх стремлюсь я из телесных терний.
Вниз стекает мутная слеза.
Ангелы летят в крылатых платьях!
Боль моя – моя Благая Весть!
Я готов пропасть в Твоих объятьях.
Я готов, но кажется не весь.
***
Женщина в широком сарафане
в парке на скамье сидит, блаженствуя.
То ли Машею беременна, то ль Ваней,
и лицо – то детское, то женское.
За спиной фонтан взрастёт и тает,
карусель, повизгивая, вертится.
Женский взгляд рассеяно блуждает,
и с моим сейчас, наверно, встретится.
Встретились. Она глядит беззлобно,
вместе с тем упорно и бесстыдно.
Мне становится немного неудобно,
что во мне "такого" уж ей видно?
Вытирает шею полотенцем.
Этот взгляд не назовешь мечтательным.
Ты беременна не просто там младенцем –
будущим безжалостным читателем.
ЖАРА
Ивы беззвучны, хотя и плакучи,
птицы молчат, наглотавшись жары.
Бесшумно кишат муравейников кучи,
и одуванчиков тают шары.
Словно снотворной отверткой привинчен
облачный к небу архипелаг.
Слышно лишь только, как с земляничин
капает солнцем расплавленный лак.
