Николай ГУМИЛЁВ
Венеция
Поздно. Гиганты на башне
Гулко ударили три.
Сердце ночами бесстрашней.
Путник, молчи и смотри.
Город. Как голос наяды
В призрачно-светлом былом.
Кружев узорней аркады,
Воды застыли стеклом.
Верно скрывают колдуний
Завесы черных гондол
Там, где огни на лагуне —
Тысячи огненных пчёл.
Лев на колонне, и ярко
Львиные очи горят.
Держит Евангелье Марка,
Как серафимы, крылат.
А на высотах собора,
Где от мозаики блеск,
Чу, голубиного хора
Вздох, воркованье и плеск.
Может быть, это лишь шутка.
Скал и воды колдовство,
Марево? Путнику жутко.
Вдруг… никого, ничего?
Крикнул. Его не слыхали,
Он, оборвавшись, упал
В зябкие, бледные дали
Венецианских зеркал.
1912
Анна АХМАТОВА
Венеция
Золотая голубятня у воды,
Ласковой и млеюще-зелёной;
Заметает ветерок солёный
Черных лодок узкие следы.
Столько нежных, странных лиц в толпе.
В каждой лавке яркие игрушки:
С книгой лев на вышитой подушке,
С книгой лев на мраморном столбе.
Как на древнем, выцветшем холсте,
Стынет небо тускло-голубое…
Но не тесно в этой тесноте
И не душно в сырости и зное.
Август 1912
Осип МАНДЕЛЬШТАМ
"Веницейской жизни мрачной…"
Веницейской жизни, мрачной и бесплодной,
Для меня значение светло.
Вот она глядит с улыбкою холодной
В голубое дряхлое стекло.
Тонкий воздух кожи. Синие прожилки.
Белый снег. Зелёная парча.
Всех кладут на кипарисные носилки.
Сонных, тёплых вынимают из плаща.
И горят, горят в корзинах свечи,
Словно голубь залетел в ковчег.
На театре и на праздном вече
Умирает человек.
Ибо нет спасенья от любви и страха:
Тяжелее платины Сатурново кольцо!
Черным бархатом завешанная плаха
И прекрасное лицо.
Тяжелы твои, Венеция, уборы,
В кипарисных рамах зеркала.
Воздух твой гранёный. В спальне тают горы
Голубого дряхлого стекла.
Только в пальцах роза или склянка —
Адриатика зелёная, прости!
Что же ты молчишь, скажи, венецианка,
Как от этой смерти праздничной уйти?
Черный Веспер в зеркале мерцает.
Всё проходит. Истина темна.
