И он плыл, этот аромат, заполняя собой нехитрое жилище — кухню и горенку, вырывался из щелей двери в сени — крепкий, сытный, кружащий голову.
А тут уже кукушка из часов подает свой хрипловатый голосок. В самый раз к обеду управились!
Наконец дымящиеся, истекающие соком, нежно просвечивающие нутром, пельмени выкладывались на "блюдо" — огромную, плоскую эмалированную тарелку. А рядом появлялась миска с разведенной в этом же отваре готовой горчицей. Туда добавлялся уксус и мелко порубленный чеснок. Это была пельменная приправа.
Каждый из нас цеплял своей вилкой горячий пельмень, осторожно окуная его в эту "гремучую" смесь и так же осторожно отправлял его в рот. И, едва не захлебываясь обжигающим соком, с выступившими на глаза слезами от яростной жгучести приправы, от нежной горячности пельменя, от восторга перед столь вкусной и сытной пищей, мы жевали медленно, врастяжку, всласть, упоенно...
И сейчас вспоминаю те пельмени и рот наполняется предательской слюной. "Нельзя, диабет у тебя", — подсказывает разум, а шалый дух, поднявшийся над тарелкой с горячими, дразнящими пельменями уже проник в сознание и забродил в крови. Теперь и стряпать не надо. Вон, в любом магазине — и "царские", и "боярские", и "от Дарьи", и "от Марьи", и "сибирские", между прочим, тоже есть. А есть крошечные, как мотыльки, "равиоли" какие-то!
"Не пельмянь это вовсе, а так, маета одна", — вспоминается далекое.
Несу домой пакетик — промороженных, постукивающих, как костяшки старых счетов, со сроком хранения — до морковкина заговенья. В кипяток их скорее! Ага, всплыли, поднадулись. Уже в тарелке лежат — ровненькие, технологичные, ни за что зотовским так не слепить! Только праздника нет. И вкус трухлявый какой-то.
А впрочем, мне ли огорчаться? Уж я-то знаю, как их готовить! Мясо в соседнем магазине всегда парное, мука-яйца под рукой. Раз-два и готово! Ан нет, совсем не тот коленкор. Кухонный комбайн (скажи кому про такое в те пятидесятые годы, не поверят, засмеют), он тебе и фарш мясной — в две минуты, и тесто вымесит, как надо. Но только не заменит он, ни в коей мере старое деревянное корытце с мясом, порой со щепой (и так бывало) и бабушкины узловатые руки, бережно "творящие" тесто, и кастрюля, будь хоть трижды "цепторовская", не проварит так, как закопченный чугунный казан. А мясо-то? Фермерские животные в наш "нечистый" век никогда не нагуляют того сладостного аромата от алтайских лугов, что источали бабушкины "пельмяне". И, как говорится, та же мучка, да разные ручки, чего уж греха таить. Откуда-то, из-за пелены десятилетий, смотрит баба Фрося на мои потуги и головой качает, осуждает: "Ноне бабы такие. Ничего делать толком не умеют".
