Лайошу Дюле не хотелось идти домой. Не хотелось ни лежать, ни вставать. Сандалии немилосердно натирали ноги, и он еле тащился.
— Спадает наконец жара, — заметил Матула, а Плотовщик подумал, что жарче бывает только в аду.
Пустой рюкзак хлопал у него по спине, причиняя боль, и вообще все утренние надежды точно растаяли в густом тумане. Предобеденная рыбная ловля еще не превратилась в приятное воспоминание, а потому не могла служить утешением, и наш Лайош Дюла, расстроенный и вспотевший, сиротливо плелся за Матулой, который бодро шагал по тропке.
— Сначала я думал, мы еще куда-нибудь сходим, — сказал старик и остановился. — Но, пожалуй, не стоит. Целебное масло необходимо твоей спине, как голодному — кусок хлеба. Отсюда ты найдешь дорогу домой?
— Наверно.
Ну ладно. Я выведу тебя на стежку, по которой мы сюда шли. С нее не сходи, ведь если заплутаешь в лугах, не выберешься из них неделю. В другой раз запоминай приметы, когда идешь.
— Теперь я не заблужусь, дядя Матула, — немного погодя заверил его Дюла. — Сюда мы вышли утром, и там у дерева…
— Вяза.
— У вяза свернули.
— Верно.
— Спасибо вам за все. — Мальчик протянул старику руку. Матула весело хлопнул его по ладони.
— Не за что. Завтра я не приду к тебе, у тебя будут другие дела. А послезавтра на зорьке зайду.
И наш Плотовщик, уверенно зашагал по тропке, а когда у вяза оглянулся, старика уже и след простыл.
Вокруг жужжал луг, убаюкивая его музыкой кузнечиков, жужжанием пчел, далеким птичьим щебетом, и все это создавало непостижимое чувство подлинной уединенности, которое невозможно было ни уловить, ни выразить словами.
Почти машинально брел Дюла к дому, и серая цапля сопровождала его в воздухе как старая знакомая.
«Только не пойму, — размышлял мальчик, — какие у меня завтра будут дела».
— Раненько пришел ты, сынок, — погладила его по голове тетя Нанчи. — Ну, хорошо было? Ловили вы рыбу?
— Хорошо было, и рыбу ловили. — Дюла снял со спины рюкзак. — А вот… дядя Матула сказал, есть какое-то масло…
— Какое такое масло?
— Которое помогает, когда обгоришь на солнце. Старушка прищурила глаза.
— Сними-ка рубашку! Господи! — всплеснула она руками. — Хвороба возьми этого старого бродягу. Не мог он разве тебя предупредить?
— Он ушел, тетя Нанчи, и я снял рубашку…
— Да ты и сам мог бы сообразить. Несу, несу, настоящее цветочное масло.
Дюла решил, что спина и поясница горят у него так нещадно потому, что кухонная плита раскалена, и направился к двери.
