Рассказ понравился Евсею, точно обласкал его и разогрел желание быть приятным Маклакову.
"Хороший человек!" - утвердительно подумал он о сыщике.
А тот вздохнул, спросил себе ещё рюмку коньяку, медленно выпил её, вдруг осунулся, похудел и опустил голову на стол.
Евсею хотелось говорить, в голове суматошно мелькали разные слова, но не укладывались в понятную и ясную речь. Наконец, после многих усилий, Евсей нашёл о чём спросить.
- Он тоже на службе у врагов наших?
- Кто? - едва подняв голову, спросил сыщик.
- Писатель-то...
- У каких - врагов наших?
Евсей смутился, - сыщик смотрел, брезгливо скривив губы, в голосе его была слышна насмешка. Не дождавшись ответа, он встал, кинул на стол серебряную монету, сказал кому-то: "Запишите!", надел шапку и, ни слова не говоря Климкову, пошёл к двери. Евсей, ступая на носки, двинулся за ним, а шапку надеть не посмел.
- Завтра к девяти будьте на месте, в двенадцать вас сменят! - сказал ему Маклаков уже на улице, сунул руки и карманы пальто и исчез.
"Не простился!" - огорчённо думал Евсей, идя по пустынной улице.
Он чувствовал себя худо - со всех сторон его окружала тьма, было холодно, изо рта в грудь проникал клейкий и горький вкус пива, сердце билось неровно, а в голове кружились, точно тяжёлые хлопья осеннего снега, милые мысли.
"Вот - день отслужил я... Кабы я понравился кому-нибудь..."
X
Ночью Евсею приснилось, что его двоюродный брат Мишка сел ему на грудь, схватил за горло и душит... Он проснулся и услыхал в комнате Петра его сердитый, сухой голос:
- Мне наплевать на государство и на всю эту чепуху..
Засмеялась женщина, и прозвучал чей-то тонкий голос:
- Ш-ш! Не ори!..
- У меня нет времени разбирать, кто прав, кто виноват, - я не дурак. Я молод, мне надо жить. Он мне, подлец, лекции читает о самодержавии, - а я четыре часа лакеем метался около всякой сволочи, у меня ноги ноют, спина от поклонов болит. Коли тебе самодержавие дорого, так ты денег не жалей, а за грош гордость мою я самодержавию не уступлю, - подите вы к чёрту!
А через несколько часов Евсей сидел на тумбе против дома Перцева. Он долго ходил взад и вперёд по улице мимо этого дома, сосчитал в нём окна, измерил шагами его длину, изучил расплывшееся от старости серое лицо дома во всех подробностях и, наконец, устав, присел на тумбу. Но отдыхать ему пришлось недолго, - из двери вышел писатель в накинутом на плечи пальто, без галош, в шапке, сдвинутой набок, и пошёл через улицу прямо на него.
