Тетка за прилавком разом угадала во мне птицу нездешнюю и залетную. Оглядела мельком мою профессорскую наружность, отметила и помятость дорогого пиджака, и грязные пятна, спросила:
– С женой, что ли, полаялся?
– Вроде того.
– Тогда тебе соточкой не обойтись после вчерашнего.
– И это правда.
– Я тебе хрущевский налью; только ты здесь не зависай, махнул, и – айда домой. Через пятнадцать минут и электричка московская.
Она подвинула мне полный стакан. Его я маханул в три глотка, запил соком.
– Лихо ты его. Ну что? Двинешь? Жена-то еще нальет?
– Вряд ли.
– Это беда. Я тут двадцать пять годков наливаю, насмотрелась. Вот кабы бабы не были дурами, мужик бы что? Принял сотку и домой заспешил, там бы принял еще, да под борщик или картошечку с селедочкою… И все обиды бы прошли, улеглись… Я вот со своим тридцать лет скоро живу, всякое бывало, а чтобы он где на стороне глаза налил да домой на рогах – такого не было. Потому как знает: дома в холодильнике всегда есть, да закусочка, да щи суточные. И выпьет ежели с товарищами, ко мне своими ногами идет. Вот как оно правильно.
– Вам бы передачи на радио вести, – сказал я безо всякой иронии.
– А то… Потому как все беды на этой земле от несуразицы, а несуразица – от разлада промеж мужиками и бабами, а разлад тот – от непонимания. И вянут тетки на старости в одинокой бабьей тоске, а мужички, те вообще делаются горькими, вроде Семеныча. – Она кивнула на дремлющего алканчика. – А ведь я его еще парнем помню, сама еще девкой-недолеткой была, так на него заглядывалась. И все у нас на поселке за-глядывались. Гулевал он тогдась весело, беззаботно. А ныне – что?
Женщина глянула на меня внимательно, произнесла:
– Чтой-то не берет тебя водка. Видать, наврал ты мне: не по бабе ты тоскуешь, а по жизни. – Она задумалась, снова оглядела сработанный лейтенантом Настей прикид под названием «имидж». – Будто живешь ты другие жизни, да не свои, а до своей все никак не доберешься. Ты вот чего, парень. Советовать тут на жизнь не насоветуешь, а коли уж так тебя крутануло… Ну, возьми пузырь, спрячься от людей, оттоскуй свое да за дело берись. Я вижу – ты умеешь. Не из тех ты, которые только языками молоть горазды. Ну что, давать бутылку-то?
– Две.
– Хозяин барин. Тогда дай-кось я тебе и закусить соображу. Видать, на стол тебе собрать некому. Да ты не сомневайся в продуктах-то, у меня тут никто и не кушает, для себя да для девчат, что на станции торгуют, готовлю. Котлетки домашние, огурчики малосольные свои, сальца с прожилкой кус отрежу. Лады?
