И тут он начал трепаться:
«Знаешь – Селин с Хемингуэем
Умерли в тот же день?»
«Не-а, не знал».
«А знаешь – Уитмен был педик?»
«Не верь всему, что читаешь».
«Эй, а что за красотка в этой кровати?»
«Эта? Лорейн…»
Потрепавшись немного, Роджер
Встал, доплелся до спальни и влез на кровать
Рядом с Лорейн – в ботинках и полном прикиде.
Лорейн не заметила.
«Эй, детка!»
Роджер залез ей в вырез.
Схватил за грудь.
Лорейн соскочила с кровати: «Ах ты, поганая сволочь!
Что это ты творишь?!»
«Ох, извиняюсь…»
Лорейн вбежала в гостиную.
«ЧТО ТАМ ЗА СУКИН СЫН?! ЭТОТ МУДАК
НАЧАЛ КО МНЕ ПРИСТАВАТЬ!!!»
Роджер вышел из спальни.
«Господи, сожалею! Клянусь, я не хотел оскорбить вас…»
«ДЕРЖИ ПОГАНЫЕ РУКИ
ПРИ СЕБЕ, МАТЬ ТВОЮ ТАК И ЭТАК,
ВОНЮЧИЙ КУСОК ДЕРЬМА!»
«Точно, – сказала Герда, бросая пустую банку на мой ковер, -
Лучше пойди подрочи!»
Роджер помчался к двери. Открыл. Постоял на пороге.
Закрыл за собою дверь -
И растворился в пространстве.
«ЧТО ЭТО БЫЛ ЗА МАНЬЯК?!» – взревела Лорейн.
«И правда, кто это?» – спросила Герда.
«Просто мой друг Роджер», – ответил я им.
«ПРАВДА? НУ, ТАК ВЕЛИ ЕМУ
ДЕРЖАТЬ ПРИ СЕБЕ РУЧОНКИ!»
«Велю», – обещал я Лорейн.
«Понять не могу – и откуда у тебя
Такие дружки-ублюдки», – сказала Герда.
«Сам не знаю», – я отвечал.
An Unliterary Afternoon
Он сказал мне – я помню,
Когда мне было шесть или семь,
Мать бесконечно таскала меня к врачу
И причитала: «Опять он не какал!»
Она вопрошала меня:
«Ну как, ты покакал?»
Похоже, то был любимый ее вопрос.
И, конечно, не стоило лгать – у меня
С каканьем были большие проблемы.
Внутри у меня все связалось узлами -
И родители были тому причиной.
Я смотрел на эти гигантские существа -
Мать и отца – и видел их страшную глупость.
А иногда мне казалось: их глупость – просто притворство,
Ведь глупым настолько попросту
Быть невозможно.
Но – нет, никакого притворства!
Из-за этого у меня кишки перекручивались,
Точно соленые крендельки.
Понимаете, мне ПРИХОДИЛОСЬ жить с ними.
Они объясняли, что мне делать, когда и как.
Они давали мне крышу над головой,
Кормили и одевали.
И – хуже всего – мне просто
Некуда больше было податься. Выбора никакого:
Приходилось быть с ними.
Понимаете, в этом возрасте я еще мало что знал,
Но чувствовал четко: они – просто глыбы плоти,
И все.
Хуже всего были обеды: сплошные слюни,
Чавканье и идиотские разговоры.
Я старался смотреть только себе в тарелку. Пытался
Глотать обед, только он
В желудке словно бы превращался в замазку.
Я не переваривал ни родителей, ни жратву.
Наверно, так, потому что покакать -
