— Полковник, хотя вы и запустили бороду, можете поцеловать меня. Вы настоящий мужчина.
— И я горжусь этим, мадмуазель, — ответил Юло, довольно неловко целуя руку этой странной девушки. — Ну а ты, приятель, дешево отделался от большой беды, — добавил он, погрозив молодому человеку пальцем.
— Командир, — ответил тот, смеясь, — пора кончать шутку. Если хочешь, я пойду с тобой в округ.
— Ты что ж, возьмешь туда и своего свистуна-невидимку Крадись-по-Земле?..
— Крадись-по-Земле? Кто это такой? — спросил моряк с самым неподдельным удивлением.
— А разве за окном не свистели недавно?
— Ну и что же? — возразил моряк. — Скажи, что общего между этим свистом и мною? Я думал, что таким способом тебя предупреждали о своем прибытии солдаты, которых ты, вероятно, вызвал для того, чтобы арестовать меня.
— Ты так думал? В самом деле?
— Ах, боже мой! Конечно! Выпей же стакан бордо. Превосходное вино!
Искреннее удивление моряка, беспечная непринужденность его манер, его молодое лицо, казавшееся таким юным в рамке тщательно завитых светло-русых локонов, — все это сбивало командира с толку, он колебался, теряясь между множеством подозрений. Заметив, что г-жа дю Га как будто старается разгадать тайное значение взглядов, которые ее сын бросает на мадмуазель де Верней, он спросил у нее:
— Сколько вам лет, гражданка?
— Увы... какими жестокими становятся законы нашей Республики, господин офицер! Мне тридцать восемь лет.
— Не поверю, хоть расстреляйте меня. Крадись-по-Земле где-то здесь, это он свистел. Вы — переодетые шуаны. Разрази вас гром! Я прикажу оцепить гостиницу и произвести везде обыск...
Слова его пресек свист, раздавшийся во дворе, прерывистый и похожий на тот, который все недавно слышали. Юло бросился в коридор и, к счастью для г-жи дю Га, не видел, как она побледнела, услыхав его угрозу. В свистуне он обнаружил кучера, запрягавшего лошадей в почтовую карету, и отбросил свои подозрения, — настолько ему показалось невероятным, чтобы шуаны осмелились орудовать в самом центре Алансона.
— Я прощаю его, но потом он дорого поплатится за то, что заставил нас пережить здесь такие минуты, — сурово сказала мать на ухо сыну, когда Юло вновь появился на пороге комнаты. Смущенное лицо храброго офицера отражало происходившую в его душе внутреннюю борьбу между суровым долгом и природной добротой. Он все еще хранил сумрачный вид — может быть, потому, что должен был признать свою ошибку. Все же он взял стакан бордо и сказал:
