Это потом уже возник сталинский блатной мир, который скорее всего Иосифом и насажден ради того, чтобы в этой среде тоже был порядок и контроль, контроль и управляемость – чтоб было ясно, с кого спросить, и наоборот, с помощью кого надавить на всех этих троцкистов-раскольников. Сталин знал оба мира – и воли и каторги. Как и Достоевский. Только тот всё идеализировал, искал везде лучшее. Иосиф же опирался не на сердца, а на совсем другое – на страх, гулявший по всему телу, от головы до пяток – и на практике это "новое советское слово" дал сказать тем, кто потом стал кастой, "неприкасаемыми" авторитетами криминального мира: не верь, не бойся, не проси…
Какой уж тут цыпленок – Родя… Он бы у них сидел на баланде со своей "идеей" или максимум – стоял на дороге и радовался, что Соня Мармеладова (фотку удалось с вещей выпросить) скоро обещала деньжат на счет закинуть, а то он тут маленько оконфузился – сел играть с "игровым", на сигареты, выиграл пару пачек, попал в эту замануху, и не заметил, как потом за один присест проиграл десять блоков – Сонькина дачка-то как раз будет кстати, а не то скоро срок долга, а срок проигрыша – это дело святое… Приходил он там из "рабочки" и лежал, и ни с кем не разговаривал – про это забудьте! – попробовал бы он тут полежать, в мире, где иерархия четко сложилась, благодаря таким "новым словам"…
Я, конечно, очень сильно утрирую, донельзя – так, конечно, недопустимо преувеличивать и смешивать времена, и реальность, и литературу. Но всё же парадоксы таковы: во времена Федора Михайловича, да и поныне, многие из тех, кто ни разу не стоял ни одной ногой там, ни одной ногой здесь – восхищались и плакали над Родькиной злодейкой-судьбой и его же отверженностью-никчемностью. Целые поколения несли цветы на могилу Ф.М., молодые поколения, из наиболее образованных слоев – с благодарностью за то, что он якобы их сокровенные мысли ублажил, и пожалел их. Плакали и восторгались, не прочитав того, что он написал открытым текстом, не от лица человека (Ф.М. скромен и себя никогда не называет), масштабом личности и силой, которой служил, представлявшего целую Россию: ведь он предупреждал совсем о другом – ну не о том же, чтоб забыть даже думать сделать что-то ради нового слова. Наоборот. Он предупреждал о том, что не осталось у России молодёжи, способной ради идеи сохранения родины, не абстрактного улучшения, а именно бережного, любовного, сыновнего сохранения – пойти на невиданные вещи – не осталось воинов, мощных духом, готовых и драться, и умирать, но не сдаваться, не шатающихся из стороны в сторону. Они читали, рыдали и восхищались, и тащили ему свои венки на гроб, и эти венки, должно быть, были ему ещё тяжелее – раз вы живете такой мелкой жизнью, так значит, вы действительно не достойны такой страны, как Россия, рабы маленьких мыслей и маленьких потребностей.
