Гога молотил их железной логикой, и ему не потребовалось дополнительных аргументов. На моих глазах с Кувариным и Сухановым происходило чудо преображения, и они принялись кивать ему в такт.
— Ну да, — сказал Куварин, — работу мы сделаем. Ведь она будет засчитана как спектакль?..
— Разумеется, — удовлетворенно подтвердил Товстоногов и добавил: — Ведь если бы цеха не делали этого, они должны были бы делать что-то другое!..
— Конечно! — сказал Суханов.
— Вот видите, — сказал Гога, и действительно все увидели все гораздо яснее и как бы заново…
Оказалось, что у Володи даже есть наготове отличный план.
— Я думаю так, — сказал он, — 25 октября на Малой сцене пройдет последний спектакль, после чего мы разбираем старый станок и делаем новый, для «Розы и Креста». А когда театр вернется из Венгрии, можно будет уже до самого выпуска репетировать на новом станке.
Видя, что сопротивление полностью подавлено, Гога сменил тон и доверительно сказал директору:
— В министерстве как раз хвалят нас за то, что к блоковскому юбилею у театра будет свой спектакль.
— С кем вы говорили? — заинтересованно спросил Суханов.
— Только вот стол, — озабоченно сказал Куварин.
— Ну, что же? — живо переспросил его Товстоногов.
— Свободен стол только из «Цены», — задумчиво продолжал Володя. — Но на нем же нужно лежать, — и впервые за всю сцену посмотрел на меня.
Тут наконец и Р. подал голос:
— Меня устроит тот стол, который устроит Кочергина. — Моя скромность просто не имела границ. — Кажется, стол из «Генриха» подошел бы. Его можно покрыть скатертью, а если будет длинен…
— Можно укоротить, — с готовностью подхватил Куварин. «Генрих» у нас уже не шел.
— Да, — развивал мозговую атаку Товстоногов, — сначала стол покрыт скатертью, во время читки по ролям, а потом скатерть снимается, и на сцене — средневековый стол!..
— Это очень хорошо, — сказал Суханов, добавляя масла в костер занимающегося творчества.
— Ты скажи об этом Кочергину, — снова обратился ко мне Куварин, увлеченный художественной идеей.
Теперь мы все были единомышленниками и дружно махали крыльями вслед за Вожаком. Теперь-то было ясно, что все мы — одна стая.
Мы были одна стая, но не могли же мы летать всем скопом и, пока никакой работы не было, шастали по японской столице в режиме туристических групп, путая искусственные «квартеты». Начальство не то чтобы закрывало на это глаза, но было увлечено собственными задачами, о которых стае не полагалось знать. Но поскольку задачи у всех были пока одни и те же — побольше увидеть и получше отовариться, — получалось, что почти любой знал о каждом и каждый знал почти о любом. В обмене информацией о взаимных успехах и состояли безработные досуги. И хотя одни делились своими открытиями — мол, на станции Хорадзуки дешевая распродажа шуршащих курток, — а другие предпочитали партизанский молчок, все тайное неизменно становилось явным.
