Она, не ответив, принялась искать в сумочке блокнот и ручку, наконец достала их и торжественно положила на стол.
— Что ж, ладно. — Он вздохнул. — Но не надоела вам эта война?
— Бедный Декстер! Вы очень устали? — Она открыла блокнот.
Он помотал головой.
— Так у нас дело не пойдет, мисс Шарп!
— Не пойдет?
— Не пойдет. — Он протянул руку и забрал у нее блокнот и ручку.
Пока они препирались, подошел официант Джо и встал позади Декстера.
— Здравствуйте, мистер О'Коннелл! Мисс Шарп! Могу я взять на себя смелость предложить вам шатобриан? Он хорошо идет с картофелем и зелеными бобами.
— Звучит аппетитно, — сказал О'Коннелл. — И принесите нам бутылку красного, хорошо, Джо? На ваш выбор, только по-настоящему хорошего.
— Простите, — спросила Грейс. — А я имею в этом вопросе право голоса?
— Нет. Вы должны быть слабой и покорной, помните? И пожалуйста, полусухого, Джо! И если можно, заберите это! — Он кивнул на блокнот и ручку. — Итак, — продолжил он, когда официант удалился. — Если вы не хотите называть свое имя, то, может быть, хотя бы расскажете о себе что-нибудь интересное?
— Например?
— Например, почему вы не замужем?
Из «Встречи Дайамонд Шарп с Декстером О'Коннеллом»
«— Писатели отвратительны, — заявляет О'Коннелл, поглощая жесткий шатобриан в «Тур Эффель». (Простите, мистер Сталик, но мясо было жестким, как кожаный ремень! Вашему шеф-повару следует покончить с английской кухней и познакомиться с французской. Картофель же, напротив, был слегка недожаренным. Это простительно по отношению к некоторым другим овощам, но к картофелю?). — Мы в романах делаем с людьми мерзкие вещи, — продолжает О'Коннелл. — Внимательно наблюдаем за ними, а затем придаем им форму, соответствующую нашим целям. Она ошеломляет, как отражения в кривых зеркалах на ярмарочной площади. Писательство — тяжелое ремесло.
Я спрашиваю его, правда ли, что Вероника в «Видении», эта оригинальная модница, является страшно искаженной версией кого-то из его знакомых?
— Конечно, — отвечает он. — Это девушка, в которую я был влюблен, девушка, которая разбила мне сердце. В «Видении» больше страсти, чем во всем, что я написал. Вот почему это мой лучший роман. Конечно, это была ужасная страсть. Даже ненависть. Но все же это была страсть!
Я спрашиваю, что стало с девушкой, разбившей ему сердце.
Он пожимает плечами:
— Это уже не имеет значения.
Его лицо при этих словах становится скорее уродливым, нежели красивым».
— Я не верю, что никто вас не спрашивал об этом. — О'Коннелл отправил в рот порцию бобов, не потрудившись их разрезать.
