Когда среди стволов бора, подходившего к малиннику, замелькало синее платье, Алпа опять негромко прокричал кедровкой. Сказал, не глядя на Ивана:
— Подожди. Я быстро.
И, пригнувшись, нырнул под полог ветвей, пестревших крупными ягодами.
Они появились совершенно бесшумно. Иван даже вздрогнул, когда перед ним возникло девичье лицо, обрамленное цветастой шалью. Алпа, шедший следом, с затаенной гордостью сказал:
— Вот, это Пилай…
— А меня Ивашкой зовут, — молодой человек во все глаза смотрел на возлюбленную побратима, а та, напротив, отводила взгляд. — Да ты не робей…
— Она и не боится, — ответил за нее Алпа. — Просто нрав такой.
Как бы подтверждая его слова, Пилай быстро заговорила, избегая, однако, смотреть на Ивана.
— Нельзя вам здесь… Если ветер изменится, на пауль понесет — сразу собаки учуют…
Иван беспомощно развел руками.
— Нам деваться некуда. Мы ведь не за здорово живешь пришли…
— Да я уж сказывал ей, — вмешался Алпа. — А она свое…
— Завтра много гостей будет: шаманы с Пелыма, с Сосьвы… По тайге ходить станут, набредут…
— А что за сборище такое?
— Медведя убили.
Иван и Алпа надолго задумались. Пилай решилась прервать молчание.
— Надо вам, однако, в мань-кол схорониться…
— Замолчи! — чуть не закричал Алпа.
На лице его был написан неподдельный ужас.
Иван недоуменно воззрился на товарища, потом спросил:
— Чего благуешь?
— Грех… грех… Нуми-Торум накажет… — побелевшими губами шептал Алпа.
— Вон видишь, на краю пауля самая маленькая избушка, — сказала Пилай, впервые прямо взглянув на Ивана. — Это и есть мань-кол — бабий дом…
— Нельзя мужикам в мань-кол! — прервал ее Алпа. — Даже шаман туда войти не смеет. Грех великий. Убьет Нуми-Торум.
— А это еще кто? — с подчеркнутым спокойствием узнал Иван.
— О-очень большой бог, — почтительно закатив глаза, отвечал вогул. — Са-амый большой…
— А как же тот… за народом смотрящий мужик?
— И тот большой, и этот большой. Нуми-Торум, однако, главнее…
— Морока с вами. У нас просто: один всех выше…
Иван сидел на чурбачке возле чувала, смотрел, как огонь лижет закопченные бока котелка. И, не оборачиваясь к побратиму, ничком лежавшему на нарах, вполголоса говорил:
— Да уймись ты, ничего тебе не будет… Хоть то в соображение возьми, что двум смертям не бывать, а одной не миновать. Ну, остались бы мы в кустах сидеть — только и выждали б, что кто-нибудь на нас наскочил…
Поднялась шкура, закрывавшая вход, и в избушку, согнувшись под низким косяком, вошла Пилай.
— Выспались? — В глазах ее притаилась тревога.
