— Здравый совет. — Я ограничился этими словами, хотя сказать хотелось гораздо больше.
— Я знаю, вы хотите знать о том времени, когда я была Сивиллой, поэтому я и пыталась вспомнить предысторию. Я могу вам многое рассказать.
Я долго хранил молчание.
— Эй, Пьямбо? — сказала она.
— Да, миссис Шарбук, я здесь. Прежде чем вы продолжите историю вашей жизни, у меня есть вопрос к вам, — сказал я.
— Прекрасно.
— Это немного странный вопрос. Гипотетический, так сказать. Если бы вы могли стать любым животным, то кого бы вы предпочли? — сказал я.
Теперь пришла ее очередь помолчать. Наконец она ответила:
— Я никогда об этом не думала. Замечательный вопрос. Это как игра…
— Любым животным, — повторил я.
— Я думаю, это в некоторой степени клише, но, видимо, я бы выбрала птицу. Но только не птицу в клетке. Я думаю, мне была бы по душе свобода полета. Может быть, я стала бы крачкой и жила на берегу океана.
— А как насчет собаки?
— Вы пытаетесь меня оскорбить? — спросила она и рассмеялась.
— Нет, конечно же нет, — рассмеялся я вместе с ней.
— Собака слишком приземленное существо. Слишком рабское.
Я помолчал несколько мгновений, а потом сказал:
— А обезьяной?
— Господи ты боже мой, Пьямбо, мне кажется, вы меня дразните.
— Я вполне серьезно, — сказал я. — Так как насчет обезьяны?
— Ну, мистер Дарвин и без того считает, что я — обезьяна.
— Если по Дарвину, то все мы — обезьяны.
— Но одни в большей степени, чем другие.
— И что вы этим хотите сказать?
— А как по-вашему? — ответила миссис Шарбук.
— У некоторых, возможно, больше, чем у других, примитивных признаков. Выступающая челюсть, низкий лоб, больше… волос.
— Вообще-то я говорила метафорически, — сказала она. — Есть люди, которые, кажется, просто подражают другим, есть такие, кто глупее других, кто все время проказничает.
— А ваш муж? — спросил я, рассчитывая застать ее врасплох.
Она без малейшего промедления сказала:
— Уж конечно он не обезьяна. Может быть, шакал. Скорее, всего кобра. Но это если бы он был жив.
— Вы хотите сказать, что он умер?
— Несколько лет назад. Из его костей растут кораллы, — сказала она.
— Кораблекрушение?
— Вы очень проницательны, Пьямбо.
— И больше вы мне ничего не скажете?
— Чтобы вы поняли сложность наших отношений, я должна вернуться к Сивилле. Если вы не будете этого знать, то не поймете ничего из моей последующей жизни.
— Пусть будет Сивилла, миссис Шарбук. Как вам угодно, — сказал я, сознавая себя худшим из стратегов.
Я откинулся к спинке стула, держа наготове угольный карандаш и исполнившись решимости запечатлеть сегодня ее образ на бумаге. Из-за ширмы до меня донеслись звуки движения — скрип ее кресла, перемещаемого по полу, шорох ее платья, напоминающий полоскание флага на ветру. Потом я услышал, как что-то прикоснулось к деревянной раме в правой части ширмы. Я быстро поднял глаза — миссис Шарбук передвигала ширму поближе к себе на дюйм-другой, словно то, что она собиралась сказать, могло сделать ее уязвимее, чем раньше.
