Особенно зябко было под утро. Но натренированные командиром, бойцы лежали тихо, ничем себя не выдавая.
Командный пункт командира был расположен на небольшой возвышенности, оттуда в бинокль поочерёдно с Кузьмой он наблюдал за лагерем.
— А как мы узнаем, когда начинать? — спросил Кузьма.
— Ты ура кричишь, когда тебя в строю поздравляют?
— Кричу.
— Вот и они что-нибудь крикнут.
Никакого ура конечно не было. В одиннадцать часов кто-то громко выкрикнул "Зиг!". И тут же раскатистым эхом по всему лагерю прокатилось "Хайль!". Командир выстрелил из ракетницы. Моментально часовые на вышках упали, как подкошенные. Земля разверзлась и оттуда появились бойцы. Они, как молния, бросились к стенам лагеря. Из-за забора послышались крики — "Ахтунг!", но они ничего изменить уже не могли. В самом центре лагеря раздался взрыв огромной мощности и всё смолкло. Партизаны со всех сторон бежали спасать пленных. Теперь это была их территория, теперь они были там хозяевами.
К сожалению, обладать территорией, это не значит быть её хозяином. В то время, как партизаны уничтожали рудник и остатки эсэсовцев, выводили из бараков пленных и готовили их к переходу в партизанский отряд, трое руководителей искали одного человека, но никак не могли найти.
К командиру подбежал боец и чётко доложил:
— Товарищ командир, рудник уничтожен, пленные освобождены и подготовлены к переходу за исключением одного.
— Кто такой?
— Не знаю. Его в госпитале обнаружили. Очень тяжёлый, боюсь, транспортировки не выдержит.
— Какой он из себя? — спросил Кузьма.
— Лет сорока, блондин. У него ноги перебиты, нести придётся.
— Не тот. Наш молодой был и чёрный, — Ферзь разочаровано посмотрел на командира.
— А номер на нём был?
— Так точно, товарищ командир. Номер 95007.
— Ничего не ответив, Андрей Петрович бросился к госпиталю.
В одноместной палате, на койке явно предназначенной для офицерского состава, а не для пленных, лежал абсолютно седой человек, с опухшим от побоев лицом и совершенно отрешённым видом. Услышав, что в палату вошли, он медленно повернул голову. Взгляд его просветлел, и на лице появилось слабое подобие улыбки.
— Как же вы смогли, я же самого главного не сумел передать?
— Командир догадался, — сказал Ферзь.
— Самое главное ты передал, — продолжил командир.
— А я по себе уже панихиду отслужил.
— Ты же в Бога не веришь, — улыбнулся Кузьма.
— Теперь верю. А меня после построения расстрелять должны были. Это у них такой подарок к дню рождению Фюрера был приготовлен.
