И я указал на несчастную девушку, которая лежала у моих ног и стонала с закрытыми глазами. Стоявший подле солдат посмотрел на нее так, будто это была дохлая гадюка.
— Это она сделала, отец Бернар? — спросил он.
— Что?
— Это она убила отца Августина?
— Убила?.. — В первое мгновение я даже не понял. — Болван! — крикнул я и снова спросил, обернувшись к Алкее: — Она ранена? Они ранили ее?
— Нет.
— Извините.
— Вы не виноваты, — сказала Иоанна. — Но я думаю, простите, отец Бернар, я думаю, что вам лучше уехать.
— Да. — Моя стража была с нею солидарна. — Вы поедете с нами. Эта безумная выцарапает вам глаза.
И я сразу же уехал. Я решил, что так будет лучше, хотя и сожалел, что мой отъезд сопровождается такими неприятностями. Выехав со двора, я обернулся и увидел, что Вавилония уже поднялась на ноги и стоит спокойно, не визжа и не беснуясь, как женщина, полностью владеющая собой, — и я приободрился. Иоанна, я заметил, на прощание слегка взмахнула рукой — и это тоже ободряло. Некоторое время этот ее жест, нерешительный и виноватый, не шел у меня из головы.
Алкея, казалось, забыла о моем существовании; она даже не взглянула мне вслед.
При иных обстоятельствах я бы распекал своих стражей всю дорогу до Кассера, чем заслужил бы их молчаливое осуждение. Но вначале я был все еще слишком взбудоражен, чтобы говорить. Я думал о превращении Вавилонии, о дьявольских силах, которые, вероятно, его вызвали. Затем, когда мы миновали цветы, принесенные Иоанной, благодать Божия вновь вошла в мою душу. Она успокоила и усмирила меня; и стал я что агнец у тихих вод. «И удаляй печаль из сердца твоего, и уклоняй злое от тела твоего, — сказал я себе. — Ибо кто знает, что хорошо для человека в жизни, во все дни суетной жизни его, которые он проводит как тень?»[68]
— Друзья мои, — обратился я к своим спутникам, — делаю вам предложение. Если вы не станете говорить сенешалю, что я один ездил в форт, то и я не скажу ему, что никто меня не остановил. Вы согласны?
Они были согласны. Ну и конечно же их страхи сразу рассеялись и настроение поднялось. Остаток пути мы провели в приятной беседе о еде, о сумасшедших и о ранах, виденных нами в прошлом.
И было им невдомек, что моя душа жаждет общества, которое мы только что покинули.
Я прожил у отца Поля два дня.
В первый день, вернувшись из форта, я отправился в Разье на встречу с прево. Самодовольный, напыщенный коротышка, он тем не менее очень подробно рассказал мне о своем расследовании убийства отца Августина расследовании, которое, приходилось признать, было проведено безукоризненно. По возвращении в Кассера я расспросил двоих мальчиков, Гийома и Гвидо, о том, как они обнаружили останки. Хотя я чувствовал, что их родители несколько встревожились, увидев своих детей беседующими со мной, но сами мальчики были только рады угодить мне, потому что я предусмотрительно прихватил с собой довольно лепешек и засахаренных фруктов, изготовленных по моей просьбе на монастырской кухне. Ну и конечно же вскоре мною заинтересовались все юные жители деревни: они караулили меня на пороге и заглядывали в окна. Но я не прогонял их, ибо детям несвойственно лгать. Если у вас достаточно терпения, доброты и готовности делать изумленное лицо, то вы можете многое узнать от детей. Они всегда заметят вещи, которые скрылись от внимания взрослых.
