Пока она нашла дежурного, пока тот соображал, что, с кем и почему произошло, звал санитара, а тот вновь выспрашивал подробности, прошло, наверное, минут десять. Новак, символически закутанная в длинное полотенце, босая и с мокрыми волосами, успела продрогнуть и разозлиться окончательно. Санитар позвал фельдшера, фельдшер — врача, унылого длинноносого майора, и только на третье восклицание «черепно-мозговая травма!» вся эта братия начала шевелиться. Санитар притащил носилки, и делегация в зеленых костюмах неспешно двинулась в сторону душевой.
Мокрая замерзшая Арья шла следом. Ей уже было наплевать на все. Символический долг совести она отдала, дальнейшее же ее не волновало. Избавление от четаржа Холлоры, пожалуй, только радовало. Пусть впереди маячит выяснение деталей, пусть новый четарж отнесется ко взводу с неприязнью, все, что угодно. Главное — теперь никто из ребят не вытворит с «эльфоманом» какую-нибудь пакость. Холлора навернулся сам. Сам. Никак иначе.
Теперь между лопаток было жарко, словно по спине залепили горячим мячом. Арья не знала, в чем дело, почему ее слегка трясет и желудок скачет, словно взбесился. Это был уже не первый такой приступ в ее жизни — четвертый или пятый с одиннадцати лет, но ни один врач, ни одна медкомиссия не нашла отклонений. Все, абсолютно все считали, что она полностью здорова, а попытки пожаловаться невропатолог пресек презрительным намеком на то, что симулянты армии Вольны не нужны.
Четаржа переложили на носилки и унесли, майор велел смыть кровь с пола и вести себя прилично. Когда все покончили с мытьем и сушкой волос, Орра построил взвод во дворе и отправился искать кого-нибудь из старших по званию. Вернулся он нескоро. Оказалось, что целый взвод курсантов-авиаторов, оставшихся без командования, на этой базе никого не волнует. Орра еще раз поскреб в затылке и велел грузиться в машину, сам сел рядом с шофером — на место четаржа.
Все делалось правильно, размеренно и четко — как положено, как учила комвзвода. Только Арье было уже почти все равно. Ее трясло и лихорадило, она забилась в угол машины и прикрыла глаза. Форма, наспех натянутая на мокрое тело, натирала плечи, казалось, что свободная хлопкольная майка — и та давит на грудь. Кожа горела, словно девушку отхлестали борщевиком; было трудно дышать. Когда машина доехала до палаточного лагеря, Арья уже ничего не слышала и не могла шевелиться. Лицо отекло, в ушах гудел басовитый колокол.
