Тут она встала, распаковала мешки и вручила халы, одежду и подарок новорожденному — новенький блестящий талер, завернутый в материю с красиво вышитым пожеланием — и стала извиняться за то, что все это могло быть и лучше. Хозяйка дома громко повторяла на это, что совсем ни к чему было так тратиться, и что ей даже неудобно все это брать, и что если бы она знала, она бы не стала даже и говорить об этом.
Теперь настала очередь девушки заняться приготовлениями к крестинам, в чем ей помогали повитуха с хозяйкой. Всем своим видом старалась она произвести впечатление хорошей крестной матери: и нарядной обувью, и чулками, и даже веночком на изящном чепчике. Но дело шло слишком медленно, несмотря на нетерпение повитухи, и крестная все никак не могла справиться со своими обязанностями: то — одно, то другое делала она не так, как было надо. Тут вошла бабушка и сказала:
— Я тоже хочу зайти посмотреть на нашу прекрасную крестницу, — и сразу же заметила: — Уже дважды звонили — колокола, да и оба кума ждут во дворе.
Во дворе действительно сидели за глинтвейном оба кума, старый и молодой: отказавшись от новомодного кофе, который они и так могли пить каждый день, они ели старый добрый бернский суп из вина, жареного хлеба, яиц, сахара, корицы и шафрана — той старой доброй пряности, которая обязательно должна была присутствовать в обеденном супе в честь крестин, а также в закуске и в сладком чае.
Так они угощались, и старый кум, которого называли кузеном, всячески подтрунивал над мужем роженицы: сегодня, как говорил он, они не станут щадить запасы его вайнварма* — нечего на этом экономить, если уж заметили, как он в прошлый раз давал нарочному свой двенадцатимерный мешок, чтобы тот привез из Берлина шафран:
— На днях жена моего соседа, наверное, рожала, потому он и дал нарочному мешок и шесть крейцеров в придачу, поручив ему купить на эти крейцеры желтого порошку — одну или полторы меры, — ведь без него на крестинах не обойтись. Его жена тоже когда-то просила об этом же.
Тут вошла крестная, как солнышко ясное, и кумовья встретили ее традиционными приветствиями и потащили к столу; затем поставили перед ней полную тарелку вайнварма,[1] которую она должна была съесть, так как времени, как было сказано, у нее хватало, пока подготовят ребенка. Бедная девушка отбивалась руками и ногами и говорила, что уже объелась так, что едва дышит. Но они были беспощадны. И старики, и молодежь в шутку или всерьез твердили свое до тех пор, пока она не взяла ложку, и — о, чудо! — для каждой ложки нашлось местечко. Но вот появилась повитуха с хорошо спеленутым ребенком, надела ему на голову вышитую шапочку с бантом из розового шелка, сунула в рот подслащенную соску и попросила всех поторопиться, так как она лично, как ей казалось, все успела вовремя, а дальше уже их дело, когда им идти. Дитя обступили и, как водится, стали хвалить, а это был поистине очень милый малыш. Мать была польщена похвалами ее ребенку и сказала:
