Так было покончено с черной смертью. Жизнь и спокойствие вернулись в долину. Черного паука никто больше не видел, потому что он остался сидеть запертым в той щели, в которой он сидит еще и сейчас.
* * *
Когда дедушка замолчал, у всех слушателей стало неспокойно на сердце. Воцарилось молчание. Никому не хотелось ни шутить, ни соглашаться с рассказанным; каждому хотелось сначала выслушать другого, чтобы потом подладиться под него. Тут пришла повитуха, которая уже много раз приглашала всех за стол; лицо ее было огненно-красным, словно по нему тоже прополз паук.
На очередное ее приглашение все встали и пошли, хотя и очень медленно, в дом: никому не хотелось оказаться у двери первым — это было правом дедушки.
На сей раз это было не просто данью обычаю, согласно которому неприлично быть заподозренным в нетерпении; это была нерешительность, охватывающая людей, когда они стоя у входа в какое-нибудь страшное место. На этот раз ничего ужасного в доме не было. На столе искрились светом свеженаполненные красивые бутылки с винами, здесь же красовались два лоснящихся куска ветчины, от громадных блюд телячьим и бараньим жарким валил пар. Между ними стоял большие тарелки со свежими халами и «татерами»,[8] окруженные тарелочками с тремя видами пирожков. Чайничкам вкусным сладким чаем тоже нашлось место. Это было прекрасное зрелище, однако мало кто обращал на все это внимание люди лишь испуганно смотрели по сторонам: не сверкнут ли где-нибудь в углу глаза паука, не уставятся ли они мертвенно-ядовитым взглядом из благоухающей ветчины. И хотя паук нигде не было, никто не отпускал обычных комплиментов вроде «не стоило беспокоиться и готовить столько всего» или «так много никто не съест»; никто не решался подняться столу, все столпились внизу.
Напрасно призывали гостей наверх и указывали им на свободные места: они продолжали стоять как вкопанные Напрасно разливал по бокалам вино новоявленный отец и зазывал всех выпить на здоровье. Тогда он ухватил под рук крестную и сказал:
— Будь самой умной и подай всем пример!
Изо всех сил — а их у нее было немало — она отбивалась и кричала:
— Ни за какие деньги я не сяду наверху! Мне жжет век спину снизу доверху, вроде по ней хлестали крапивой. А если я сяду там, возле этой балки, то сразу почувствую паука; себя на затылке.
— Ты виноват в этом, дедушка, — сказала старая мать семейства. — К чему ты только завел разговор обо всем этом! От таких вещей сегодня никакого проку, только убытки для всего дома. И если когда-нибудь дети придут из школы в слеза; и начнут жаловаться, что остальные школьники их дразнят за то, что их бабушка ведьма, то ты окажешься во всем виноват.
