Когда музыка на минуту смолкает, становится слышным пение сверчка и далекое кваканье лягушек, а затем, словно по неумолимому приказу, концерт возобновляется.
Как зачарованные, мы с Валери шагнули вперед, толкнув дубовую резную дверь, вошли и…
Боже мой! Это как ушат холодной воды!
Часовня до отказа набита людьми — мужчинами и женщинами.
Никто не обернулся, чтобы посмотреть на нас. Казалось, им все было совершенно безразлично. Они сидели, словно статуи, крепко сжимая в руках большие церковные свечи.
Возле алтаря я увидел того, кто играл эту демоническую мелодию. Или если не его самого, то по крайней мере его руки в колеблющемся пламени свечей.
Длинные костлявые пальцы, украшенные золотыми кольцами и перстнями с изумрудами. Они напоминали мне те, которые в записанном на пленку сне Валери царапали стены. Теперь эти пальцы бегали по клавиатуре фисгармонии, как лапки ткущего сеть паука.
А музыка текла… текла… переливалась через стены и заполняла все.
Перед алтарем я заметил два свободных сиденья с подушечками из красного бархата.
Теперь Валери бессознательно повлекла меня вперед, и я понял, что эти места предназначены для нас.
Я шел, а не покидающий меня страх снова визжал, предупреждая меня: Нет, Роберт… нет, только не это…
Тень, падающая на стену от рук артиста, казалась живой. Она как бы разбухала, росла в соответствии с громкостью музыки. Черный мрамор алтаря искрился, мерцал… Нет… Роберт… Не подходи… не подходи…
И тут я как бы очнулся от колдовского воздействия проклятого алтаря и волшебной, неземной музыки.
Пальцы после душераздирающей ноты застыли в одной точке, а я разом обернулся. Я чувствовал, что мне в спину впиваются чьи-то взгляды.
Но нет. Это были только пустые зрачки, слепые потухшие взоры, ничего не выражающие.
Все — ложь и абсурд. Я участник какой-то жуткой комедии.
Эти существа вовсе не люди, а просто восковые манекены, музейные куклы, застывшие в вечном покое.
В давящей тишине я вглядывался в десятки бледных иссохших лиц, изборожденных глубокими морщинами.
Затем они вдруг начинали растекаться в пламени свечей, черты лиц их расплывались, казалось, оживали, принимая странноватые и жуткие выражения, отчего у меня волосы зашевелились на голове.
Воск плавится… плавится… и вскоре остаются одни натеки, пузыри…
— Валери!
И только тут я понимаю, что Валери исчезла и что я один стою посреди этой проклятой часовни.
Охваченный безумной яростью, я бросаюсь к двери, но она заперта снаружи.
