Мужик увлекается, совершенно входит в роль и угрожающе топорщит руки:
— Лобстер. Лобстер. Понимаете? Лобстер!
Я вспоминаю, как однажды пытался рисовать на салфетке баклажан. В результате девчонки-фууюаньки долго хихикали, разглядывая получившееся нечто — продолговатое и крайне неприличное на вид, а потом принесли мне рыбу.
— Лобстер! — не унимается мужик.
Теперь он изображает его одною рукою: выставил вперед усы — указательный и средний пальцы, а оставшимися ползет-перебирает по столу. Получается довольно похоже — между пустых тарелок снует взад-вперед волосатый лобстер, с ошейником в виде часов.
Я вижу, что официантки даже не пытаются понять, а просто с любопытством за ним наблюдают. Тогда меня осеняет, ведь я знаю, как будет «креветка»! Объясняю, что нужна такая же, только большая. Показываю руками размер.
Фууюаньки радостно кивают — поняли.
Пока лаоваям готовят еду, мы знакомимся. Одна тетка, действительно, новозеландка. Двое других — семейная парочка из Америки.
Туристы. Были сегодня в центре, теперь вот изучают город. Что их занесло в мои края, не понятно. Ищут чайный рынок. Я пожимаю плечами. Чай — не мой напиток.
Предлагаю выпить за знакомство. Тетки благодарят и отказываются. Мужик делает страдальческое лицо и похлопывает себя по карману рубашки:
— Сердце. Эта жара меня убьет. Только вечером, и то, если будет прохладно.
Ха, думаю я. Сердце…
Тетки спрашивают меня, откуда я.
— О! — восклицает новозеландка. — У нас много людей из вашей страны.
— У вас великая культура! — любезно улыбается мне американка.
— Уадка! — радостно вскрикивает мужик и подмигивает в сторону пустого флакончика.
Я учу его правильно говорить слово «водка».
Троица приехала в Китай на неделю: три дня в Пекине, два в Шанхае, потом в Макао и домой.
Восхищаются Поднебесной. Мой стаж проживания тут их впечатляет, просят рассказать что-нибудь о культуре и местных традициях.
— Я свои-то, русские, и то плохо знаю, а уж китайцев… Жизни не хватит, чтоб узнать, — машу рукой.
— Как же так?! — удивляются. — Ведь это безумно интересно!
Выходят повара и выносят на огромном блюде лобстера. Ставят в центре стола. Лобстер разрублен пополам, но — живой: медленно и печально шевелит усами.
Через минут пять его унесут обратно на кухню, и приготовят.
— Он живой! — таращит глаза американка. — Омайгад! Он живой!
— Конечно, живой. В этом-то весь шик.
Я дотягиваюсь палочкой до одной из суставчатых ножек страдальца, та вздрагивает.
— О нет! Не надо, пожалуйста! — кричит вдруг новозеландка и принимается в голос рыдать.
