Виню ли его?
Нет — не за что. Нет вины его в том, что он таков. Даже наоборот — я хвалю его, так как призван он и подобные ему работать на прихоти мои и мне подобных. И нет моей вины в том же самом. Я таков: пытливый и любознательный, стремящийся к знаниям, которые можно заставить служить моим желаниям. Именно они — знания, делают человека полным хозяином своих желаний и возможностей. Именно они делают его истинно богатым.
Но при всей пытливости ума, я не утрачиваю веры в разум Творца, и способен слепо ему доверять. Я способен чувствовать его сердцем, способен улавливать его пожелания, когда он направляет меня. И благодарен ему за то, что создал он меня таким.
Не виновна черепаха в том, что медленно ползет, и глупо презирать ее за невозможность летать. Не виновен орел в том, что рожден летать, и глупо заставлять его ползти. Ибо все они есть воплощение великого замысла, и роль каждого важна на этой земле. Но презренна та черепаха, что, глядя ввысь, мнит себя орлом. И жалки все ее попытки взлететь. Но достойна та, что молча ползает, и несет на себе бремя тяжелого панциря. И достоин тот орел, что с мудростью взирает с небес, видя в черепахе великий замысел Творца. Но презрен тот, кто презирает ползущих, хвалясь перед ними своими могучими крыльями. И поистине волшебна та черепаха, что сумела-таки взлететь. Но презренна та, что взлетела, уцепившись за орла. И беден тот орел, что безвольно позволил кому-то использовать свои крылья. Но страшен тот, что схватил черепаху и сбросил ее вниз, дабы та расколола панцирь, и плоть ее стала доступна для жадного клюва.
И велик тот орел, кто по собственной воле несет всех черепах, и не бросает.
Но таков всего один…
Пока я размышлял, вспоминая притчи из древних писаний, ко мне подсела соблазнительная брюнетка, с большими темными глазами, и полным алым ротиком. Смелая. Никто не отваживался садиться ко мне. Или любознательная? Впрочем, и то и другое в равной степени губит людей.
Или обогащает.
Я потягивал пиво и изучал ее плотоядным взором. Я нарочно смотрел так, как остальные. Под таким откровенным взором она чувствовала себя уютно и раскованно. Я смотрел на нее так, как она желала того. Это стало ее первым желанием. Но я жаждал познать ее иные желания — более глубокие и сокровенные. Юна, еще слишком юна — от нее пахло едва тронутым девством. Ее душа источала притягательный аромат молодости, словно утренняя цветочная лужайка. Но вот тело — нежное и женственное, пахло крепкими мужскими объятиями, обидами, унижениями и оскорблениями. Правда, она уже смирилась с ними. Они стали неотъемлемой частью ее жизни. И ее работы.
