В «Березке» народу было мало. Убедившись, что Корякина за прилавком нет, Лисицкая и Лариса подошли к молоденькому продавцу.
— Вы нам Корякина Сашу не позовете? — улыбнувшись, попросила Лисицкая.
Скучающий было парень сразу оживился.
— Честное слово, рад бы, но…
— Заболел? — с надеждой в голосе спросила Лариса.
Парень замялся.
— Не-ет… понимаете ли… загребли его.
— Сашу?! За что?
Продавец усмехнулся.
— За что?.. Влип, видно.
— Ах какая жалость! — Лисицкая горестно посмотрела на парня, сказала устало: — Ну что ж, спасибо и на этом.
Когда вышли из «Березки», Лариса зябко поежилась и, словно вынося приговор самой себе, сказала уныло:
— Ну вот и все. Теперь и меня заберут.
— Не хнычь. Не такая уж ты птица, чтобы за тобой все охотились. Тебе главное твердить, что никогда и не слышала о Корякине. И вообще — ни звука. Ты брошенная жена, скромная парикмахерша, и все. Поняла?! — вразумительно наставляла Ирина Михайловна. — И особенно… Смотри не вздумай болтать о Монголе. Ты знаешь, какой он… А у тебя Сережка… Смотри.
— Да ты что? — замахала рукой Лариса. — Что ж я?..
— Ну и хорошо, — успокоенно вздохнула Лисицкая.
— А… а телефон как же? — спохватилась Лариса.
— Скажи, знать не знаешь. Тем более что там надо было спросить Надю. Единственно, что они могут сделать, так это произвести опознание.
— Вот, вот. Как же тогда?
Лисицкая задумалась.
— Вот что. Ты, кажется, тогда в шубке была?
— Да.
— Прекрасно. А на голове что?
— Ничего. Я тогда укладку только-только сделала.
— Вот что. Вымой на ночь голову, да не вздумай накручиваться.
— Так они же паклями висеть будут!
— Ты меня слушай внимательно. — Верхняя губа Лисицкой зло скривилась. — Наденешь какое-нибудь старье, да не вздумай глаза и морду красить. И я тебе повторяю: ни слова о Монголе. Как бы чего плохого он с твоим сынком не сделал.
За окном начало темнеть, цветочный сквер, что раскинулся перед домой, стал понемногу терять свои краски, а Ирина Михайловна все так же стояла в проеме двух тяжелых гардин, выкуривая сигарету за сигаретой, с тревогой смотрела в пронизанные багряными лучами заходящего солнца сумерки. Не давал покоя этот вызов Лариски в милицию. Беспокоило ее и другое: почему-то не подходил к телефону Часовщиков. Да и Колька Парфенов не появлялся, хотя она ему строго-настрого указала, чтобы он был у нее с машиной к этому времени. Правда, вчера, где-то уже за полночь, он ей позвонил из автомата и каким-то дурным, пьяным голосом сказал, что все в порядке, сделка прошла нормально и он отвез Монгола обратно на дачу. И все же что-то тревожило Ирину Михайловну. И от этой неизвестности, гнетущего ожидания вяжущий страх заполнял все ее существо. Она смотрела на улицу, а перед глазами, словно видение, стояло лицо Монгола: жесткое, непрощающее, с узким, немигающим прищуром раскосых глаз.
