- Всё?
- Пока что - да.
- Как это понять: пока что?
- Вы же отлично меня понимаете, - сказал Дзержинский.
Помещик помолчал, подумал.
- Пожалуй, это верно, - сказал он, - пожалуй, вы правы... Другого выхода нет.
Посмеиваясь, он прибавил:
- А вы - опасный человек. Нажаловаться на вас становому? Живо упрячут в тюрьму! Как? Нажаловаться?
- Попробуйте.
- Не боитесь?
- Нет, - сказал Дзержинский.
Помещик с любопытством глядел в лицо Дзержинскому.
- И тюрьма не страшна?
- Нет.
- И ссылка?
- И ссылка.
- И каторга?
- Послушайте, какое вам до всего этого дело? - спросил Дзержинский.
- Мне просто интересно, какую силу представляют собой революционеры, сказал помещик. - В конце концов надо себе давать отчет в происходящих событиях. Может быть, когда-нибудь ваше имя станет известным. Мне приятно будет вспомнить, что я разговаривал с вами... А?
Он засмеялся баском, прищурил свои водянистые глаза и спросил:
- Может быть, протекцию окажете? Оскудевшему помещику? А? Когда ваша возьмет, окажете протекцию?
- Нет, - сказал Дзержинский, - не окажу.
Вечером крестьянам был возвращен скот. Мужчины вернулись из леса. К Оржовецкому приехал врач. Помещик вместе с сыном прикатил в село, собрал сход, снял шляпу и сказал крестьянам:
- Предлагаю вам, господа, мир. Повздорили - и ладно. Как говорит русская пословица: кто старое помянет, тому глаз вон. Верно?
- А кто старое забудет, тому оба вон, - сказал из толпы сиплый голос.
Помещик слегка покраснел.
- Я все ваши просьбы выполнил, - сказал он, помолчав, - и теперь предлагаю мир на вечные времена.
Крестьяне молчали, хмуро поглядывая на сытую, в чесучовом костюме, фигуру помещика. Стась, одетый матросом, сидел в экипаже поодаль, круглыми глазами наблюдал непривычное зрелище: отец как бы извиняется перед мужиками. Что такое?
Помещик молчал, крестьяне переминались с ноги на ногу и тоже молчали. Лица их были измученные, злые. Возле церковной ограды судачили и шептались бабы.
- Так вот так-то, - сказал помещик, надевая шляпу. - Значит, мир.
Он сел в экипаж, ткнул кучера в спину и сказал:
- Пошел, болван!
Занятия со Стасем шли отлично. Дзержинскому с его колоссальной силой воли и страстностью удалось преодолеть лень и избалованность мальчика. Стась сдался и начал учиться с увлечением.
Прошла неделя, другая. В имение стали осторожно забегать сельские ребята, и Дзержинский в часы, свободные от занятий со Стасем, возился с ними, выбирая для этого отдаленные уголки парка. Ребята ложились на траву вниз животами и, уткнувшись носом в тетрадь, старательно решали арифметические задачи с гарнцами, цибиками и ведрами, мусолили карандаши, сопели. Дзержинский сидел тут же, сложив по-турецки ноги, сворачивал папироски дешевого табаку и курил из деревянного мундштука. Заглядывая в тетради, говорил:
