Госпожа приблизилась к шее раба и укусила его. Он взревел, почувствовав укус и посасывание. Он и раньше видел, как мужчины и женщины питались друг от друга, но это всегда казалось ему… правильным. Это же причиняло боль, голова начала кружиться, и чем сильнее она впивалась в вену, тем хуже ему становилось.
Видимо, он потерял сознание, потому что, когда очнулся, увидел, что Госпожа подняла голову и облизывает губы. Она слезла с него, надела накидку, и все трое ушли, оставив его в темноте. Через секунду вошли знакомые охранники.
Мужчины старались не смотреть на него, хотя раньше они были в дружеских отношениях, потому что он часто приносил им эль. Теперь они отводили глаза и не говорили с ним. Посмотрев на свое тело, он устыдился: то, что они смазали бальзамом, до сих пор работало; его интимная плоть была напряженной и жесткой.
От вида поблескивающей на ней влаги его затошнило.
Он отчаянно хотел сказать стражникам, что это не его вина, что он хотел бы заставить плоть успокоиться, но был слишком слаб, чтобы говорить, когда они освобождали его запястья и лодыжки. Встав на ноги, он покачнулся, потому что провел на столе много часов, а превращение случилось лишь сутки назад. Никто не пришел на помощь, и он понял, что они не хотят прикасаться к нему, не хотят быть рядом с ним. Он хотел прикрыться, но они заковали его руки.
Стыд лишь усилился, когда ему пришлось пройти по коридору. Он чувствовал тяжесть на своих бедрах, непристойно покачивавшуюся, двигавшуюся в такт его шагам. Слезы навернулись на глаза и потекли по щекам — один из охранников фыркнул от отвращения.
Раба отвели в другую часть замка, в комнату с толстыми стенами, покрытыми стальными решетками. Здесь была кровать, чистый ночной горшок, ковер и факелы, установленные высоко над головой. Оказавшись в комнате, он увидел воду и еду, оставленные его приятелем по кухне, которого он знал всю жизнь. Тот тоже не смотрел на него.
Они сняли с него оковы и заперли в помещении.
Дрожа, он сел на пол в углу. Он осторожно обхватил себя руками, убаюкивая, как не делал никто другой, пытаясь по-доброму отнестись к новому телу, ставшему результатом превращения… телу, которое использовали так ужасно.
Покачиваясь взад-вперед, он волновался о своем будущем. У него никогда не было никаких прав, его ничему не учили, у него не было даже имени. Но, по крайней мере, раньше у него была свобода передвижения. А тело и кровь принадлежали ему.
Воспоминание о руках, прикасающихся к его коже, вызвало новый приступ тошноты. Он взглянул вниз на свою интимную плоть и понял, что до сих пор чувствует запах Госпожи. Он не знал, скоро ли спадет вздутие.
