Захватив лодку, они вшестером переправились на берег и разбрелись вскоре в разные стороны. Очеретко и Батец отправились на Украину с тем, чтобы побывать и на Дону, и на Кубани. И у того и у другого были дружки, на которых, как они предполагали, можно положиться. Но бывшие товарищи встречали их холодно, старались как можно скорей от них отделаться, а об организации явочной квартиры не хотели и слушать. Они безуспешно разыскивали в Ростове-на-Дону и в Краснодаре Блаудиса, и только на Правобережной Украине им повезло. Они наткнулись на подпольную боевую группу Тютюнника. И хотя группа чувствовала себя одиноко и неуютно среди настроенного лояльно к Советской власти крестьянства, ей все же удавалось получить кое-какую информацию. Стало известно и о гибели Станислава Сосновского.
Батец, поняв, что переход границы сопряжен с величайшим риском даже «по проторенным тропам» польской разведки, решил, чтобы не похоронить с собой тайну, поделиться ею с новообретенным другом и рассказал всю историю с Кучеровым и Блаудисом, суля золотые горы и покровительство Альбиона. И совершил роковую ошибку!
Его «друг и спаситель» рассуждал иначе. Неподалеку от границы он убил своего спутника. Потом благополучно перешел границу и рассказал польской разведке о гибели Сосновского, о Батеце и о том, будто он погиб от пули пограничника, а своим украинцам — о слабой работе подпольных боевых групп и возрастающих трудностях.
Поляки заинтересовались рассказом Очеретко и сочли нужным поручить операцию не опытным своим разведчикам, которые были в поле зрения иностранной осведомительной службы, а новозавербованным — Ирен Жабоклицкой-Сосновской и Павлу Очеретко. Однако весьма часто секреты польской разведки становились достоянием Интеллидженс сервис, Ай-Си, Сюрте, абвера, или даже румынской Сигуранцы, или югославской Службы Безбедности, не говоря уже о ГПУ. Так было и на сей раз.
— Здравия желаю, Ирина Львовна! — щелкнув шпорами и сделав церемонный поклон, сказал подошедший полковник Павский.
— День добрый, миленький Ван Ваныч! — пропела Ирен, протягивая с обворожительной улыбкой руку для поцелуя. — И вам не жарко в таких сапогах?
— Мы люди военные, — поджимая как-то по-особому губы в трубочку и выставив вперед нижнюю челюсть, сказал Павский и приложился к руке. Потом снова вытянулся, выпятил грудь, звякнул шпорами и поклонился одной лишь головой. — Сегодня, мадам, вы очаровательно выглядите, — закончил он, переведя взгляд на есаула, измерил его сверху донизу и, протянув ему два пальца, пренебрежительно бросил с высоты: — Мое почтение!
