Черты лица свидетельствуют, а удостоверения личности подтверждают, что солдаты и в самом деле — сыны народа, но вот командовавший ими майор то ли успел в стенах военного училища отвыкнуть и отречься от своего происхождения, то ли по рождению принадлежал к высшим слоям общества, для которых и предназначены были отели Алгарве, но так или иначе он отвечает на это: Убирайтесь отсюда, пока в рыло не получили, доказывая тем самым, что грубость речей не есть верное и непременное свидетельство принадлежности к простонародью. Солдаты видят перед собой милые сердцу образы отца с матерью, однако чувство долга сильнее родственных чувств: Свет очей моих, говорит мать сыну, а тот её в ответ — прикладом. Но тут вожак самочинных постояльцев возвысил свой гневный голос, в отчаянии перейдя от убеждения к обличению: Презренный сброд, собак безродных свора, не узнаете грудь, что выкормила вас — эта поэтическая вольность делает обвинение довольно бессмысленным, ибо нет такого сына или дочери, которые бы помнили вкус материнского молока да и самый процесс кормления, хотя очень многие авторитетно утверждают, что в глубинах нашего подсознания таятся и хранятся ещё и не такие воспоминания, а жизнь наша, в сущности, из этих и подобных ощущений и состоит.
Майору очень не понравилось то, как его обозвали, и он скомандовал своим: Правое плечо вперед, бегом марш! — причем в один голос с предводителем мятежников, выразившимся несколько иначе: Бей их, ребята! — и тут они сшиблись, что называется, грудь с грудью, и началось побоище. В это самое время подоспели к месту происшествия Жоакин Сасса, Жозе Анайсо и Педро Орсе, ни к чему не причастные, но не в меру любопытные, за что немедля и пострадали, ибо солдаты в пылу схватки не делали различий между актерами и публикой, так что, можно сказать, троим друзьям, вовсе не нуждавшимся в жилье, пришлось за него подраться. Педро Орсе, невзирая на почтенные года, бился, словно за родимую Андалузию, прочие также делали что могли, ну, может быть, чуточку меньше, чем могли, ибо принадлежали к миролюбивой нации. Были раненые, которых утаскивали с поля боя волоком или относили на обочину, были рыдания и проклятия женщин, и вот, наконец камень, издали пущенный подростком по имени Давид, поверг наземь майора Голиафа, кровь хлынула из глубоко рассеченного подбородка, и стальная каска не смогла его защитить, потому что нынешние шлемы, не в пример шишакам прошлых веков, не снабжены забралом, а дальше — больше: мятежники вслед за тем стали теснить солдат, обтекли их по обеим сторонам дороги, чтобы затем, применив бессознательный, но гениальный тактический ход, броситься врассыпную по крутым улочкам и переулкам и не позволить войскам, осаждающим отель, придти на выручку к побежденному батальону, и такой конфузии не испытывала регулярная армия с незапамятных времен какой-нибудь Жакерии. Владелец отеля, у которого, должно быть, от последних происшествий ум за разум зашел, или же в душе вдруг пробудилось сочувствие народному делу, стал распахивать одну за другой двери номеров, приговаривая: Входите, входите, лучше уж вы, чем эта пустыня.
