Но во всем этом хаосе и безобразии существует некий оазис мира и согласия, где в полнейшей гармонии живут бок о бок семеро — две женщины, трое мужчин, собака и конь, и, хотя у последнего прежде имелись основания роптать на судьбу, сетуя, что обязанности в этом сообществе распределяются несправедливо — ему одному приходилось тащить тяжелую галеру — но даже это в последние дни исправилось. Две женщины и двое мужчин составляют две пары, две счастливые четы, и только третий мужчина пребывает в одиночестве, которое с учетом возраста вроде бы его особенно не тяготит — по крайней мере, до сих пор не замечалось за ним раздражительности, являющейся безошибочным признаком сексуальной неудовлетворенности. Что же касается пса, то, вероятно, он, отправляясь добывать себе пропитание, утоляет и иной голод, но нам об этом ничего не ведомо, ибо среди собак, самых бесстыдных во всем животном мире существ, встречаются особи на редкость целомудренные, предающиеся своим любовным играм и забавам в полном уединении, а следить за ним, потворствуя своему нездоровому любопытству, никому, слава Богу, не пришло в голову. Наши рассуждения относительно характера отношений и их проявления не затрагивали бы сферу сексуальности, если бы две образовавшиеся парочки — отттого ли, что страсть слишком сильна, или оттого, что вспыхнула она слишком недавно — не выставляли её напоказ так охотно и часто, но, предваряя дурные мысли, спешим сообщить, что это вовсе не значит, будто они по целым дням и где попало целовались и обнимались, вовсе нет: они достаточно сдержанны и скромны, но не в их власти сделать так, чтобы угасло или хотя бы померкло окружавшее их сияние, то самое, которое Педро Орсе ещё несколько дней назад наблюдал с вершины горы. А здесь, поселившись на опушке леса, достаточно далеко от цивилизации, чтобы чувствовать себя свободно, и достаточно близко к ней, чтобы добывание съестного не превращалось в неразрешимую задачу, они могли бы полностью уверовать в свое счастье, если бы не висела над ними угроза вселенской катастрофы. Однако они вняли совету поэта, рекомендовавшего некогда: Carpe diem,[25] а мы заметим, что истинная ценность древних латинских изречений — в том, что они содержат целую кучу значений вторых и третьих, не говоря уж о неисчислимом множестве возможных, вероятных, полускрытых и трудноопределимых, так что если перевести это наставление как призыв «Наслаждайся жизнью!», то получим нечто мелкое, дряблое и пресное, отбивающее охоту предпринять какие-либо усилия, чтобы попробовать последовать этому доброму совету. Вот поэтому мы воздерживаемся от перевода и упорно повторяем: Carpe diem, и чувствуем себя богами, отрешившимися от бессмертия, чтобы в полном и точном смысле этого выражения с толком и вкусом провести, не тратя его попусту, отпущенное нам в сей юдоли время.
