Режиссер наедине с пьесой | страница 66
Почему "с укором"? Потому что, если бы не были так легкомысленны, так глупо-упрямы и т.д. и т.д., не было б теперь этих страданий. И его не заставили бы так страдать, как он теперь страдает. Это не он, это она, они разрушили то, что было, то, чего не вернешь. "Бедная моя, хорошая, не вернешь теперь." Так прощается Ермолай Алексеевич Лопахин с самым светлым и высоким, что было в его душе... Не вернешь теперь. Чего? Имения? Да нет, того, что было, не вернешь... А, может, все не так? Может, не они, может, он в чем-то непонятном виноват? И тогда говорит со слезами - и тут "со слезами" - это не обычная чеховская подсказка душевного волнения, муки душевной, тут просто текут горькие, но уже не пьяные, слезы Лопахина: "О, скорее бы все это прошло, скорее бы изменилась как-нибудь наша нескладная, несчастливая жизнь".
Что же случилось? Высокочтимая, глубокоуважаемая, даже любимая барыня и ее брат ничем не поступились, не захотели пожертвовать какими-то эфемерными иллюзиями - и что же? Сами стали жертвой этих "белых-белых" мечтаний, лишились всего, все проиграли. А он? Изо всех сил старался их спасти, уговорить на разумный поступок, так нет же! Уперлись! И что же он? Поступает и разумно и вполне порядочно! Почему же тошно? Почему он чувствует себя проигравшим? Ведь чувствует!
ПИЩИК (берет его под руку, вполголоса). Она плачет. Пойдем в залу, пусть она одна... Пойдем... (Берет его под руку и уводит в залу.)
ЛОПАХИН. Что ж такое? Музыка, играй отчетливо! Пускай все, как я желаю! (С иронией.) Идет новый помещик, владелец вишневого сада! (Толкнул нечаянно столик, едва не опрокинул канделябры.) За все могу заплатить!
Эта ремарка - "С иронией" - раскрывает ощущение проигрыша, потери, которое испытывает "победительный" Лопахин. Пусть это еще не осознание, его и быть пока не может, пусть это только ощущение, но оно есть, есть уже тут, и от него не избавиться.
И еще раз задам вопрос: что же случилось? Что случилось по главному, генеральному счету? Перед лицом полного, по сути, смертельного крушения Раневская и Гаев не поступились тем, что было духовной сущностью их жизни. Вишневый Сад - это мы давно уже установили - не только имущественная опора, твердь, на которой и благодаря которой они живут. Это душа их жизни. Это их вера, их культура. Это, в конце концов, они сами. И этим поступиться нельзя и "если уж так нужно продавать, то продавайте и меня вместе с садом". Лопахин же поступился. Мы поняли, что его привязанность к Любови Андреевне, к Саду, к этому дому, - это больше и выше просто хороших человеческих отношений или обычной благодарности. Это - мы сказали - своего рода "религия" Ермолая Лопахина. Стало быть, его