Однако, мой идеализм не мог быть «созвучным эпохе». Этого я сначала не замечал и не понимал. В результате моего идеализированного «бунтарства», я в 1931 году получил по партийний линии «строгий выговор с предупреждением» за то, что выступал против социалистического соревнования (формулировка: «За недооценку социалистического соревнования»). В 1932 году был исключен из партии «за лево-троцкистский уклон». После меня восстановили в партии, ограничившись «выговором», поскольку обвинение в «лево-троцкистской уклоне» было состряпано партийными работниками против которых я неоднократно выступал.
В то же время, по служебной линии, я всегда имел исключительно отличные аттестации, что собственно позволяло мне не только держаться на поверхности, но и продвигаться по службе и быть в высших военных учебных заведениях.
К тому же, я, с течением времени, научился меньше «бунтовать» и больше таить в себе свои сомнения и расхождения с официальной партийной линией.
С разговорами о том, что мы «получили не то, за что боролись» — мне пришлось встретиться в различное время несколько раз.
Мой зять (муж сестры) — рабочий-каменщик, пенсионер с 1924 года, с семьей в 8 человек, продолжал жить в середине и конце тридцатых годов на пенсию в 54 рубля. Он часто говорил мне: «попробуй-ка поживи на 54 рубля; да и пожаловаться то некому при своей-то власти…»
Мой товарищ, некий Д. В. В., бывший матрос, участник гражданской войны, окончивший в 1934 году Институт Красной Профессуры часто говорил мне: «Вот, кажется, одно средство (…револьвер…) окончить счеты с тем, за что я боролся в 1918–19 гг».
Другой мой товарищ, военный врач А. А. В., бывший в 1919 году политическим руководителем, также очень часто варьировал ту же тему, говоря: «петля на шее или вот эта „игрушка“ (…револьвер…) примирит меня с тем за что я дрался в 1919 году».
Естественно, конечно, что в результате подобных разговоров возникали споры, разбирательства, суждения и т. д., приводившие если не к определенным антикоммунистическим выводам, то к известной сумятице в понимании окружающей практической сущности советского бытия.
Я говорю об этом не потому, что желаю убедить кого-то в том, что я тогда уже был антисоветски настроенным человеком, а к тому, чтобы подчеркнуть, что у меня давно стали возникать начала сомнений.
Летние месяцы 1932 года я пробыл в Киеве, где на бульварах, площадях, в скверах и садах я видел тысячи людей, женщин, детей и стариков обезсиленно лежавших на земле и просивших у прохожих кусочек хлеба…
