Мы пробрались к самой эстраде. Из семи музыкантов пять дули в медные трубы. Особенно старался один, игравший на самой большой трубе. Она обвивала его шею и вылезала из-за спины огромным сверкающим обручем. Труба была похожа на раковину гигантской улитки. Чтобы выдавить из нее звуки, музыкант напрягался изо всей мочи. Его щеки раздувались, и все лицо краснело от натуги. Барабанщик тоже неистово лупил в барабан. Казалось, он хотел во что бы то ни стало устроить как можно больше грохота. Барабанщик поминутно закатывал глаза, стискивал зубы и наносил один удар за другим. Все шесть музыкантов играли так, словно выполняли тяжелую работу, и только седьмой — трубач — играл необыкновенно легко. Это был молодой полный парень с озорным ребяческим взглядом и взлохмаченными волосами, которые все время спадали на лоб, и поэтому парень то и дело встряхивал головой. Он стоял впереди всех, высоко держал трубу и без малейших усилий, играючи и даже чуть-чуть небрежно перебирал пальцами клапаны. При этом уголки его губ подрагивали от улыбки, глаза так и искрились.
Звук его трубы почти тонул в общем грохоте оркестра. Только иногда, в паузах, когда оркестранты на секунды смолкали (как нам казалось, для того, чтобы отдышаться, а потом еще больше всех оглушить), только тогда слышались нежные звуки трубы. Они переливались высоко над площадкой, потом опускались до уровня эстрады и как бы обволакивали слушателей, опутывали их ажурной нитью.
Закончив соло, трубач улыбался и низко кланялся и, поправляя волосы, отходил в глубину сцены.
Он нам сразу понравился. С первой минуты, как только мы его увидели. И он нас заметил тоже. Отыграв последнюю вещь, он даже подмигнул нам, а сходя с эстрады по ступенькам, шепнул:
— Приходите завтра в это же время… поиграю только для вас.
На следующий день мы с Галей опять пришли к эстраде, но там ни оркестра, ни слушателей не было. Мы уже хотели повернуть назад, как вдруг увидели, что в глубине сцены перед стойкой с нотами сидит наш знакомый трубач и тихо репетирует какую-то пьесу.
Заметив нас, он улыбнулся, подошел к краю эстрады, присел на корточки, поздоровался с нами за руки и спросил, как нас зовут. Потом сказал:
— Вот послушайте такую пьеску.
И заиграл. И опять вокруг себя мы стали ощущать какие-то невидимые звучащие кружева, какое-то фигурное катание звуков в воздухе. После этой пьесы трубач сыграл грустную мелодию, а потом сразу веселую, потом весело-грустную, а потом очень веселую. Он играл одну мелодию за другой. И главное, так легко и просто, что со стороны казалось, подуй — и у тебя получится так же. Стоял он прямо, трубу держал высоко и в такт мелодии стучал носком ботинка. Закончив играть, трубач улыбнулся, смахнул со лба капельки пота и задумался.
