— Ты меня слышала, женщина?
Короткий кивок ответом, а в глазах стоят слезы.
— Пожалейте меня, господин….
Пожалеть….?
Подойдя, помочь подняться с пола, пресекая попытки вновь вцепиться в плечи и губы, усадить в глубокое кресло, сунув в руки ей свежий платок.
— Я жалею, — и мягко и гадко, отстранившись, словно выстроив стену, — жалею. Только ты мне не нужна. И не нужно смотреть так, словно режу! Ну, зачем ты пришла? Не за лаской моей, это точно. Что ты хочешь? И кто ты?
Нет ответа. Молчание, словно дым. Сизо — алый. Духмяный. Забытый.
Усмехнувшись, бросить тело в кресло напротив, сидеть, смотря взглядом василиска, и так же, как и она, кусать губы, пытаясь обрести спокойствие. Пытаясь приманить к себе безмятежный покой.
— Я долго буду ждать ответа? — спросить, поймав ее взгляд, поняв, что молчание тянется долго, слишком долго, и тишина не просто звенит, а давит!
— Не отсылайте меня к команде, господин! — тихо, так тихо, что едва поверить, что эта знойная красотка может быть робка! — Я буду делать все, что вы скажете, я…. Я буду вам рабой, если любовницей не нужна! Только не отдавайте меня команде, мой господин!..
Тишина…. Вновь тишина, пришел черед молчать ему. Смотреть, не веря собственному взгляду. Словно как у новорожденного котенка открылись глаза, и увидел мир, совсем не таким, как мечтал увидеть.
— Кто сказал, что я собираюсь это сделать?
Вздохнула, посмотрела в лицо, обжигая взглядом, в котором засияла надежда, бросилась к ногам, вновь загоняя его в тупик! Только поморщиться в ответ.
— Право, женщина, ты странно ведешь себя.
— Господин! — а голос дрожит, голос срывается и не смеет она встать с колен. — Господин!
Целует ноги, целует расшитый, весь в бриллиантовом сиянии, ирнуальский шелк!
Рассмеяться бы! Оборвать как сон, странное это наваждение, прекратить фарс.
«Безумие! — мелькнула мысль, — дали небесные, да разве бывает так?!»
— Встань, женщина, — процедить с насмешкой, — платье испачкаешь!
Вырвать из ее рук полу собственного одеяния. Скривить презрительную мину, кивком указать на шкаф.
— Подай, там, вина и бокал.
Взять из ее рук бутыль и фиал. Налить рубиновой жидкости в прозрачное стекло, пить, крупными, жадными глотками, топя в алой влаге собственную рассудительность, волнение и страх.
— Кто ты! Как зовут? — хлещут вопросы. Ни тепла в голосе, ни света. Лед, один мерзлый, вековой лед.
— Лаэйлла, мой господин! Я… была наложницей Анамгимара….
Только скривиться, как от зубной боли, добавить вина в бокал. Встав самому подойти к шкафу и добыв второй налить его под край, протянув красавице.
