Подняв юбки, я побежала наверх, к себе, словно сам Харон, покинувший свою лодку[18], гнался за мной.
Прошла еще одна бессонная ночь, кровать моя опять была в беспорядке. Когда мне, наконец, удалось задремать, спала я плохо и несколько раз мне привиделся надменный красавец с последнего портрета в картинной галерее у библиотеки. Он словно видел меня насквозь и усмехался, а когда явился мне в последний раз, то казался гораздо старше – с сединой в волосах и морщинами мудрости и сочувствия на красивом лице; он молча и с печалью глядел на меня. Почти перед рассветом я поднялась; темный прямоугольник окна начал бледнеть и стали видны рамки отдельных панелей. Завернувшись в стеганый домашний халат (ярко-голубые и алые цвета которого все равно не помогли моему мрачному серому настроению), я устроилась на подоконнике, чтобы понаблюдать за восходом солнца. Подушки и одеяла сами, как обычно, заправили себя, когда я отвела от них взгляд.
Мне казалось, что меня бросили – постоянно приходящий ветерок, который улетел, после того, как я легла спать, не вернулся, чтобы составить мне компанию в этот ранний час. Когда я прежде бодрствовала ночами, он суетился вокруг меня с молоком, подслащенным медом, и пледом, если я отказывалась ложиться.
Но голова моя была ясна, по-странному ясна, несмотря на две бессонных ночи и бурю пережитых эмоций; на самом деле, я ощущала больше уверенности, чем когда-либо раньше. "Скорее всего, это просто легкомыслие", – строго сказала я себе.
Нелегкая судьба, но возможно я исцелилась от самого худшего – тоски по дому; по крайней мере, в данный момент. Возможно, и это иллюзия. Я просто онемела от усталости. Усталости? Изумления. Изумления? Но почему? Что такого непереносимо ужасного было в том, что меня отнесли на софу?
А ведь я избегала прикосновений к нему и не позволяла ему прикасаться к себе. Сначала из страха, но когда все прошло, продолжала избегать этого – и развила в себе привычку. Привычку, которую поддерживало что-то еще, чего я не понимала. Очевидным ответом было то, что он – Чудовище; но мне так не казалось. И не удалось продвинуться дальше в этих мыслях, но я подумала, что теперь знаю, как чувствовала себя Персефона, когда съела те гранатовые зернышки[19], а потом удивилась внезапной вспышке сострадания к правителю подземного мира.
Необычное чувство легкости только усилилось с восходом. Серые краски сменились розовыми, а потом ярко-красными с золотыми лучами по краям; небо было безоблачным, и мне было видно сияние утренней звезды, которая сверкала словно со дна ящика Пандоры. Я открыла панель окна и свежий бриз проскользнул внутрь, поиграл моими спутанными волосами и начал щекотать меня, отчего я почти развеселилась.
