Время от времени я слышала, как другие вещи говорят друг с другом, особенно тарелки с подносами и бокалы на огромном обеденном столе; но они болтали на языке, который я не смогла выучить. Иногда мне была ясна фраза, если я не прислушивалась, и что-то типа «Эй, подвинься» или «Не потерплю подобного, сейчас моя очередь» проникало в мое сознание. Но по большей части я не слышала ничего, кроме эха от звона серебра и хрусталя. И это, вкупе с Лидией и Бесси, заставляло меня чувствовать себя менее одинокой; а замок не казался более необъятным или пустынным как раньше, до того, как я стала слышать все это.
– Псссст… Эй, просыпайся, – я наблюдала за тем, как на свече резко занималось пламя.
И еще я всегда знала, где находится Чудовище. Если он был на большом расстоянии от меня, то могла не обращать на это внимания. Но если поблизости, то мне словно слышался шум листвы высоких деревьев, качающихся на ветру, и подобное невозможно было оставлять без внимания. Так оно всегда и случалось.
– Чудовище, – спросила я раздраженно, примерно через неделю после моего обморока. – Тебе все время нужно так подкрадываться?
– Мне нравится наблюдать за тобой, – ответил он. – Тебя это беспокоит?
– Что ж… нет, – немного сбитая с толку, сказала я. – Полагаю, что нет.
Когда я смотрела на лес из окна своей спальни, то среди зелени видела розоватые осенние листья. И я снова носила свой плащ на дневных прогулках верхом.
Я старалась как можно реже думать о своей семье, выкинув мысли о них из головы, отрицая даже возможность вернуться к ним. Хотя мне почти удалось забыть то, что Чудовище сказало много недель назад, перед тем, как я потеряла сознание, все же я не решалась думать о будущем. А когда вспоминала семью (они часто мне снились, всегда пребывая в моих мыслях, несмотря на мои попытки не скучать по ним), я все же помнила, что покинула их. Но избегала размышлений о том, как выросли детки, смогли ли Отец и Жэр пристроить новую комнату к дому, как планировали. И ни разу не позволила себе задуматься, увижу ли я их снова. Но где-то очень глубоко внутри, куда даже мне самой при желании не было доступа, мелькала мысль о том, что я не покину Чудовище, даже если мне предложат свободу. Я все еще хотела навестить семью и отчаянно по ним тосковала, но не стала бы уезжать отсюда, если бы поездка к ним означала невозможность вернуться в замок. Но лишь малую часть этого я понимала. Осознанно я видела только то, что могу освободить себя от безнадежной боли, если перестану думать о жизни, которую вела до приезда в замок.
