В антракте между третьим и четвертым действием они вместе вышли в фойе. Роггльс предложил зайти в буфет, но девушки отказались. Люба была оживлена и болтала за двоих. Машенька еще под впечатлением третьего действия молчала, прислушиваясь к разговору Любы и Роггльса.
— Простите, — извинился Лавров, подойдя к Роггльсу, — ваш коллега забыл на столе сигареты. Не откажите в любезности передать ему эту пачку.
— Очень жаль, но вряд ли я в ближайшее время увижу его, — вежливо ответил Роггльс и, взяв девушек под руки, чем окончательно смутил их, направился дальше.
— Скажите, — спросила Люба, — вашему коллеге за этот поступок в буфете что-нибудь будет?
— Дежурный секретарь посольства прочтет ему скучную лекцию о вреде пьянства и отправит на своей машине в гостиницу, — улыбаясь, ответил Роггльс.
— Правда, что у вас неприятности? Когда вы вернетесь домой в Марсонвиль, они вас… ну… я… — так и не договорив, Машенька смутилась и покраснела.
— А что вам известно о моих неприятностях?
— Все. Я читала в газете. Они заставили мать отказаться от вас. За что? За правду?
— У нас в Альтаире говорят: «Леди Трабл приходит к вам в дом, принимайте ее всерьез и надолго». «Трабл» по-русски «огорчение».
— Я знаю. Мы учимся в институте иностранных языков, на английском.
— На каком курсе?
— На третьем.
— А вы оставайтесь здесь, у нас, в Советском Союзе, — сказала Люба.
— Если все мы будем покидать родину, кто же будет бороться со средневековым варварством господ морисов поджей?
После спектакля они вышли вместе. Люба жила поблизости, в Брюсовском переулке. Она простилась и пошла одна. Машенька жила в новом высотном доме на Котельнической набережной. Роггльс предложил девушке отвезти ее в такси, но Машенька отказалась, и они пошли пешком через Красную площадь.
Ветер утих. Шел крупный, пушистый снег. На металлическом остове будущего дома в Зарядье вспыхивали слепящие огни электросварки.
Они шли по набережной молча. Рядом с Роггльсом, высоким и сильным, Машенька казалась маленькой и даже хрупкой. Девушка чувствовала, как тепло его руки проникает сквозь рукав шубки, поднимая в ней какое-то новое, еще неизведанное, волнующее чувство.
В Целендорфе, юго-западном районе Берлина, на Клейаллее, улице особняков и вилл, впрочем, как и везде на Западе, реклама «Кока-кола» назойливо лезла в глаза, настойчиво заявляя о себе с крыш автобусов и со стен домов, из жерл репродукторов, с экранов телепередач и кино.
