Послышалась возня. Кто-то, видимо, упирался, его волокли по коридору…
— Горюнин Петр!
Это опять там, у соседей.
Горюнина Горшков знал: счетовод портновской артели. Тихий, покорный. Его-то за что?
Снова возня, заикающееся бормотанье.
Через четверть часа со двора донеслись хлопки выстрелов, чей-то вскрик.
Черноглазый подполз к Горшкову, зашептал:
— У меня деньги в «Гранд-отеле» бо-ольшие в номере за обоями спрятаны… Не веришь? Надо было сразу стражникам дать. Отцепились бы. Пожадничал. Сейчас с собой ни рубля. А если сунуть одну вещицу? Ценность! Сколько она, как ты считаешь, — сотен пять? Или тысяча?
Он поднес к глазам Горшкова ладонь. На ней лежала галстучная заколка в виде большой булавки с граненой головкой. При тусклом свете керосиновой лампы высоко под потолком, за решеткой, она все же блеснула. Золото!
— Где взял? — спросил Горшков, внутренне собираясь, как перед прыжком.
— Какая разница?
— А ну дай, — Горшков с такой силой сжал ладонь черноглазого, что захрустели кости.
— Отдай! — взвизгнул тот.
— У купца? Да? — Горшков не выпускал его руки.
— Откуда знаешь? Отдай!
— Лиловый галстук был на нем? — Отдай!
Горшков отшвырнул руку черноглазого. Заколка осталась у него.
— Ничего не отдам. А ну отсюда!..
— Меня он знаешь как? — плаксиво закричал черноглазый. — Он напарника моего уложил. Отдай!
Прежнюю бы силу Горшкову! Но и той, что еще была, хватило, чтобы навалиться на черноглазого:
— Говори, гадина. Где это было? Как? Судить тебя будем, сволочь такую.
Черноглазый вырвался, подбежал к двери, заколотил в нее руками, ногами.
В двери открылось окошко.
— Спасите, — закричал в него черноглазый. — Убивают!
— А и всех вас нынче за ночь постреляют, — раздалось в ответ. Окошко закрылось.
Черноглазый отскочил от двери, оглянулся. Из арестованных никто на него не смотрел. Затаились по своим углам. Он метнулся к Горшкову, закричал:
— Понял? И ты все равно этой ночью подохнешь. Как и я, как и тот подох, твой с лиловым галстуком! На тебе! На!.. Я его потом подстерег и пришил. Накось теперь, выкуси! Обоим нам с тобой тут хана. Уравняли!.. «Судить будем!» Я уже свое отсудил! Жди! Сейчас твою фамилию шумнут. Выкусил?
— Слушай, — Горшков поднялся с пола и пошел, твердо ступая на раненую ногу, больше уже не щадя ее, в почти нестерпимой боли от этого черпая какую-то новую для себя, непривычно жестокую силу. — Да я тебя сейчас придушу как бешеную собаку. Ты еще будешь здесь последние минуты моей жизни собой поганить…
