Пробыла я у своей бывшей золовки недолго. Явился вызванный ею мастер, чтобы заняться сбором недавно купленной мебели, и я, распрощавшись, ушла.
III часть
День отъезда, сколько я его ни откладывала, настал. Надела я платье из тонкого велюра цвета зеленой листвы, с разрезами на спине и на подоле, которое очень шло мне, было к лицу. Приобрела я его себе несколько лет назад, когда еще учительствовала, но надевала редко, не затаскала. И выглядело оно как новое. Много было желающих перекупить у меня этот наряд (в том числе и Майя, но даже ей я не уступила). Теперь на платьице это раскатала губу моя старшая сестра, пришедшая попрощаться со мной, и попыталась выманить его у меня.
— Слушай! — возопила она чуть ли не с порога и так громко, что все присутствующие в квартире Юдиных даже вздрогнули. — Ты запаришься в этой шкуре. На улице ведь плюс тридцать. — Сначала убедить, что надо переодеться. Затем уговорить поменяться на какие-нибудь надоевшие ей лохмотья. Умеет она лапшу на уши вешать своим родственникам. Но я слишком хорошо ее знаю, чтобы развешивать уши, когда начнет она что-то убедительно так доказывать. Хотя бы в зеркало на себя посмотрела и представила, как будет выглядеть в этом "прикиде". Даже влезть, наверное, не сможет в него. На мне оно и то в обтяжку. Я ношу сорок четвертый. А ей, с ее полнотой, нужен, как мне кажется, сорок восьмой или даже пятидесятый. Возможно, она платье это расставить хочет, скомбинировать с другим. Воображаю, что получилось бы у нее в результате. Вот уж действительно: глаза завидущие, руки загребущие. Что не нужно ей вовсе, и то отобрать хочет. Ничего этого вслух я, разумеется, не сказала. Ответила спокойно и просто:
— Не запарюсь! Не паникуй! Здесь, конечно, жарко. Словно лето назад вернулось. Но там, куда я еду, погода совсем другая. Вчера я слушала прогноз.
— На нет и суда нет, — вынуждена была Галина смириться с отказом: слишком веским был аргумент. Она проводила меня до остановки аэропортовского автобуса. Подруга до аэропорта. Юдины вообще не провожали (впервые за столько лет).
С мамой простились мы очень сдержанно, без слез. Чувствовала она себя в этот день неплохо, и я поверила: доживет она до новой весны и мы опять встретимся с нею.
* * *
Но свидеться нам с мамой удалось даже раньше. Теперь, после всех стычек с Юдиными, переписываться я стала, покинув Летний, уже не с младшей, а со старшей сестрой, на которую оставила сад. Последнее ее письмо побудило меня обратиться к адвокату. В нем Галина поведала мне еще об одном "выдающемся" поступке Родиона и Лиды. Приходили они к ней незадолго до дня памяти Милы, когда исполнялось ровно полгода с тех пор, как не стало нашей самой младшей сестрички, приходили, чтобы договориться насчет поминок. А когда ушли, обнаружилось, что из ящика стола, за которым гости сидели, исчез кошелек, туго набитый деньгами. Уверенная, что именно Юдины "увели" ее портмоне, ругала их Галинка на чем свет стоит, обзывала ворами, преступниками. Доказывала мне, что допустила я грубую ошибку, позволив маме соединиться с этими темными личностями, что пока не поздно, надо эту оплошность исправить. И сделала мне такое предложение: я приезжаю в Летний уже теперь, не дожидаясь весеннего тепла, останавливаюсь у нее и мы вместе с нею начинаем действовать против Юдиных — добиваться расторжения "квартирного" договора, заключенного между Юдиными и нашей мамой.
