Спали мать и дочь в одной комнате. Мама на диване, Мила на кровати. Как-то ночью мама вышла по нужде. Возвращается: постель дочери пуста, балконная дверь распахнута. Мама выскочила на балкон. Зима, белым-бело. При свете луны все отлично видно. И что же открылось взору матери, когда она глянула вниз с пятого этажа? Дочь сидит в одной ночнушке на ветке дерева, засыпанного снегом, которое росло и них под окнами, и, задрав голову, кричит:
— Мама! Сними меня!
Вызвали "скорую". Осмотрев Милу, врач сказала: "Ничего страшного. Приземлилась удачно"…
Как мы, ее родные, радовались, что все обошлось, но успокоились мы рано. Через какое-то время на той груди, которой девушка ударилась, упав на дерево, появилась шишечка, сперва малюсенькая, еле ощутимая. Если бы Мила своевременно обратилась к онкологу или хотя бы к гинекологу, или кому-то из нас, своих сестер, показала ушибленную грудь, она была бы спасена. Но младшая наша сестра была очень стеснительной, а может быть, не хотелось ей убедиться, что заболела страшной, неизлечимой болезнью и обречена.
Я в это время жила по-прежнему в том городе, куда увез меня Сергей. Но уже одна: с ним пришлось мне развестись. Были для этого очень веские причины, о которых умолчу пока. Не совсем, правда, одна. Был у меня друг. К сожалению, виделись мы с ним редко, потому что он был женат. Дочь моя, которой исполнилось тогда 23 года, окончив университет, вышла замуж за выпускника того же ВУЗа и, как я когда-то от своих родителей, уехала с супругом от меня на север, куда ее муж-геолог получил назначение. Тяжело мне было в последние дни перед ее отъездом. Невыносимо больно, точно кусок от сердца отрезали. Ведь она у меня единственный ребенок.
Так мне было плохо в день отъезда молодых, что я даже провожать их не пошла, чтобы не разреветься на улице, на глазах у чужих людей. Смотрела с балкона, как они вышли из подъезда и уходят все дальше и дальше от меня. Я пожирала их глазами. И запомнила навсегда этот миг, как она, дочка моя любимая, машет мне рукой и улыбается, в голубом панбархатном платье, которое было ей к лицу и скрывало беременность, которое я подарила ей на прощание…
Это было такое трудное для меня время, что я начала подумывать: уж не вернуться ли мне в родные края насовсем, поменявшись с кем-нибудь из жителей Летнего квартирами? И когда приехала в Летний, задала этот вопрос маме в присутствии Милы. Та и слово не дала вымолвить родительнице, затараторила: "не меняйся, не меняйся, не меняйся"! Я просто опешила: ну чем помешала бы я сестре, если бы жила с нею в одном городе, но отдельно от них с мамой? Ответ мог быть только один: Мила ревновала свою мамочку ко мне, забывая о том, что ее мать и мне доводится матерью. Учитывая, что самая младшая моя сестра больной человек, спорить с нею, настаивать на своем я не решилась, отказалась от намерений переехать со всем своим имуществом в родной город. О том, что у Милы, кроме расстройства нервной системы, с которым до ста лет можно дожить, еще и рак и что очень скоро будет нуждаться она в уходе, никто тогда не знал: ни она сама, ни кто-либо из нас, ее родичей.
