— Нет, простите…
— В пособии…
Глаза директора покраснели, губы побелели. Только седина его не потеряла прежнего цвета.
На всех лицах, пока он говорил, Юлия читала омерзение, прикрытое соблюдением такта по отношению к его старости.
— Еще раз прошу меня простить, Михаил Сагетдинович, вы читали сочинения?
— Да, я прочитал четыре штуки… Этот вопрос…
— Ну, вы-то свое мнение имеете?
— О полности говорить не буду. О четырех необдуманно и неудачно, — потеряв в характеристике, которую он держал в руках, место, где говорилось о сочинениях, директор совершенно растерялся. — Ведь провести на эту тему… Большая должна быть подготовка вперед… — ему явно не хватало слов для такого трудного объяснения. — И тема очень неудачная, — обрадовался он, отыскав наконец на синеньком листочке нужную строку. Лицо его так и засияло, но секретарь, опять-таки очень вежливо, мягко его перебил:
— Все ясно, Михаил Сагетдинович, можете отдохнуть.
Ему действительно нужен был отдых. У него был страшно обескураженный вид. Казалось, очутился он вдруг на камешке, вокруг которого бушевал бурный поток. До берегов далеко, и он растерянно крутит головой в разные стороны: может, где-нибудь торчит другой камешек, чтобы шагнуть на него, потом на третий — и на берег. Неважно на какой, на любой, лишь бы на берег!
Ему подвинули стул, и он сел, наконец-то.
Но прийти в себя ему так и не удалось.
Слово взяла Игнатова:
— Товарищи! — в голосе прозвучало негодование, которое долго сдерживалось и теперь созрело. — Я не буду говорить о выступлении Русановой на конференции. Ее не за то исключали из комсомола и хотели снять с работы. Я буду говорить о другом — о страшной атмосфере, которая процветает у них в школе.
— Вы слышали только что характеристику, данную Русановой завучем. Эта характеристика повторялась много раз. Молодой учительнице в течение двух лет почти каждый день внушали, что она ничтожество, бездарная зазнайка. Вместо того, чтобы помогать ей стать хорошим учителем, мешали. А я бы сказала: со временем из нее может вырасти прекрасный педагог и учитель. Я была у нее на уроках. Объясняет глубоко и очень интересно. Ученики ею очень довольны. Я разговаривала с ними. А их мнение что-то значит: это — рабочие люди. Конечно, у нее есть недостатки, но это мелочи, которые свойственны всем молодым учителям. Что касается идейности, то ее уроки очень выдержанны идейно. Они зовут к борьбе. Что тут плохого?
И то, что школа подняла на щит ее политические взгляды — это просто трюк, с помощью которого решили избавиться от дерзкого, неспокойного человека. Да, трюк. И какой трюк! Рассчитанный на безнаказанность. Вы представляете, до чего дошли! — голос ее гневно прервался. Игнатова порывисто потянулась за сочинениями. — Ученики написали прекрасные работы. Боевые, смелые, честные. Вот одна из них. Пишет девушка. Ей 20 лет. Она — секретарь комсомольской организации цеха. Она энергична, деятельна. Сумела пережить трудности, что выпали на долю семьи, глава которой, отец, не вернулся с фронта. Овладела несколькими профессиями. Помогает матери воспитывать братьев и сестер. Разве это не речь о хорошем? А завуч приписывает автору этого сочинения пессимизм.
