Завершая эту главу, хочу подчеркнуть: стычки с администрацией в первые месяцы ее работы в школе были лишь цветочками. Но время пришло, и ягодки созрели.
Понимая, что школьные проблемы нельзя решать в рамках этого учебного заведения, при первой же возможности со своими предложениями попыталась она выйти за пределы школы.
***
Зал надрывался от хохота, корчился, взвизгивал, постанывал, вскакивал, топал ногами, снова плюхался на сидения, вытирая глаза и носы мокрыми платками…
Это был уже не актовый зал во Дворце культуры, а огромная комната смеха. Уже невозможно было расслышать, что говорил этот шут в милицейской форме. Он прыгал рядом с трибуной, обтянутой кумачом, угодливо изгибался, ловко листая какой-то толстый, большого формата журнал, выуживая из него все новые и новые "хохмы", как он выразился, что-то добавляя от себя, но в зале, кроме гогота, ничего уже не было слышно.
Обессиленные, люди смеялись уже не потому, что им было весело, они, как в истерике, просто не могли остановиться. А тот, кто их забавлял, не понимал этого и не хотел остановиться. Ему очень нравилась избранная им на сегодня роль балагура, он был опьянен неожиданно выпавшим на его долю успехом и старался насладиться до пресыщения, раз уж представился случай взобраться на сцену. Может быть, всю жизнь потом он будет рассказывать детям своим и внукам, как он когда-то в юности здорово выступал на комсомольской конференции. Уморил несколько тысяч человек.
Время, отведенное ему по регламенту, давно истекло. О чем думал президиум, трудно было понять.
Юлия не могла больше терпеть эту муку, это надругательство. Вскочила и побежала по проходу между рядами. Взрывы дикого хохота подгоняли ее, как ветер.
Вот она взлетела по ступенькам на сцену. Резко повернулась лицом к залу, подалась грудью вперед. Тоненькая, очень тоненькая, миловидная девушка в коричневом, тяжелом платье с белым бантом. Сжатые губы ее дергались. Прозрачный бант на груди трепетал от частого дыхания.
Мгновенно в зале наступила тишина. "Или это она оглохла?"
Люди, оторвавшись от спинок кресел, непонимающе, настороженно всматривались в нее. Она видела море лиц, однообразных, как волны. Бесшумное пока что море… Ей было безразлично, как чувствовал себя клоун в милицейской форме. Она на него даже не взглянула. Он должен был освободить ей трибуну! — и все! Он сказал:
— Безобразие! — и заискивающе, надеясь на покровительство, посмотрел в сторону президиума.
