Но самое важное, конечно, впереди. Предстоит выяснить место меланезийцев среди других рас земного шара, проследить распространение этой расы на планете. Интуиция подсказывает ему, что на очень большом протяжении в западной части Океании и на островах Юго-Восточной Азии, а также в дебрях Малакки обитает более или менее единый меланезийский тип. Но существует ли родственная связь между меланезийцами, куда он включает папуасов и негритосов Филиппин, и африканскими неграми? Еще на берегу Маклая он обратил внимание на то обстоятельство, что женщины и дети папуасов весьма напоминают африканских негров, с которыми ему приходилось сталкиваться раньше. Участвовала ли в формировании меланезийского типа негритосская раса? И если подтвердится наличие негритосской расы на Азиатском материке, то не приведет ли это к далеко идущим выводам: не здесь ли, в единственном в своем роде районе земного шара, где так близко сходятся все три большие расы человечества — белая, желтая, черная, — следует искать единый центр происхождения человека?
Все это следует узнать. Уже сейчас, после первого посещения Новой Гвинеи, трещит «древо жизни» Геккеля, на котором люди темнокожих рас обозначены как промежуточная форма между белым человеком и обезьяной, уже сейчас вирховский «головной указатель» потерял свое былое значение: признак длинноголовости для расового отличия папуасов оказался несостоятельным. А что будет потом, когда Миклухо-Маклай выполнит намеченную программу?
Кстати, о программе. Руководители Географического общества до сих пор не подозревают, что Миклухо-Маклай давно перечеркнул прежнюю программу и целиком отдался антропологии и этнографии. Они по-прежнему полагают, что ученый занят губками и зоологией, а антропологические и этнографические заметки — лишь побочный продукт его деятельности. Пусть до поры до времени остаются в этом приятном заблуждении!
И лишь другу Мещерскому он пишет: «Моя участь решена: я иду, не скажу, по известной дороге (дорога — это случайность), но по известному направлению, и иду на все, готов на все. Это не юношеское увлечение идеею, а глубокое сознание силы, которая во мне растет, несмотря на лихорадки…»
Да, лихорадки и здесь, в Богоре, не оставляют его. В Африке была африканская лихорадка, в Южной Америке — южноамериканская, на берегу Маклая — новогвинейская, которой переболели команды «Витязя» и «Изумруда». В Бейтензорге следовало бы подцепить местную малярию, но Миклухо-Маклай неожиданно свалился от лихорадки деньгю — особой лихорадки в костях, которая и появилась-то на Яве всего год назад. На двадцать дней приковала болезнь ученого к постели. Он пытался писать статьи о папуасах берега Маклая, но боль в суставах распухших пальцев была так сильна, что перо валилось из рук. Пришлось нанять человека, знающего немецкий язык. Каждый день в течение шести часов диктовал Миклухо-Маклай свои заметки. Подобная работоспособность тяжело больного русского казалась нанятому писцу сверхъестественной. Сам писец за эти шесть часов выматывался до того, что тут же едва ли не замертво валился на циновку и засыпал. В батавийском журнале естественных наук появились статьи Миклухо-Маклая. Он писал о деревнях и жилищах папуасов, об орудиях, употребляемых при разных работах, о пище и ее приготовлении, о языке, суевериях и обычаях, о музыке и пении.
