— А-а... — Опра обдумывала эту премудрость.
Далай Лама продолжал:
— И об этой вазе можно сказать «пустота», — он указал на емкость для цветов, стоявшую на кофейном столике, — она существует, но способ ее существования мы не можем постичь. Поэтому она пустая. Пустая сущность.
Мне показалось, что Далай Лама хочет полнее объяснить журналистке понятие пустоты. Но Опру охватили сомнения.
— Это будет слишком сложно для моих читателей, — заявила она. И начала спрашивать Далай Ламу о его детстве в Тибете.
В июльском номере журнала «О» читатели Опры нашли развлекательную и отлично проиллюстрированную статью о Далай Ламе. Но в ней не было ни слова о пустоте. А через несколько месяцев после интервью Опры я, чтобы узнать побольше об этой трудноуловимой концепции, отправился в маленький городок — место буддийского паломничества, в Индию, в Бодхгайю.
Глава 10
Мудрость прощения
Известный корейский ученый в безупречном черном псевдоконфуцианском одеянии с высоким воротничком и длинными просторными рукавами сидел перед Далай Ламой, положив ногу на ногу.
Шел январь 2002 года. Мы сидели в комнатах Далай Ламы на верхнем этаже тибетского монастыря в Бодхгайе на подушках, накрытых тибетской тканью. Я чувствовал легкое раздражение. Предполагалось, что Далай Лама даст мне по крайней мере два интервью, перед тем как в маленьком городке, где Будда достиг просветления, начнет большое посвящение Калачакры для 200 000 паломников. Но этот Ким Иомг-Оак, выпускник Гарварда и ведущий популярного корейского телешоу о конфуцианстве, явился неизвестно откуда и сумел договориться об аудиенции, которая и состоялась днем ранее. Но, очевидно, он настолько впечатлил Далай Ламу, что ученому предоставили вторую аудиенцию. Я беседовал с Далай Ламой два дня назад, и, похоже, этой беседой все и ограничится.
— Может быть, это очень глупый вопрос... — задумчиво произнес кореец, обращаясь к Далай Ламе.
Он снял похожую на головной убор американских моряков шляпу без полей, обнажив бритую голову. Я решил, что ему немного за пятьдесят.
— Всю свою жизнь, — продолжал он, почти не делая пауз между словами, — вы много учились и много тренировали свое тело. Вы изучили все виды практик. Вы — великий мудрец. Можете ли вы рассказать мне о чем-нибудь личном, о каком-нибудь озарении?
Вопрос удивил меня. Он был слишком личный и даже дерзкий, особенно для всего лишь второй встречи. Однако мне было интересно услышать ответ. Откроет ли Далай Лама что-нибудь глубоко личное этому почти незнакомому человеку, будет ли обсуждать с ним то, о чем великие вероучители почти никогда не говорят? Расскажет ли об опыте духовного пробуждения?
